И все, кто был еще при памяти (а дело было на пиру), сразу согласно закивали. Да, верно, в первые никто из них не собирался. Ибо оно конечно же почетно, что и говорить, но слишком хлопотно. Уж лучше, каждый из них думал, я отскочу куда-нибудь на самую окраину и сяду сотником, а хоть бы и простым десятником — зато сам по себе. И сам тогда везде, хоть на одном голом песке, а прокормлюсь, и еще как! А в Дымске что? Конечно, хорошо еще, терпимо, если посадят тебя на базар, там есть, что взять. И на пристани есть, и на подсобных свинарниках тоже. Все это сочные места, завидные. Но если вдруг вздернут на Верх, что тогда?! Мотаться, как теперь мотается Лягаш, у Тымха на посылках, не знать днем и ночью покоя, и вообще…

Ну, нет! Ни за что! И потому Клыкан насмешливо сказал:

— Горяч ты, братец! Ох, горяч! — и захихикал, и все захихи…

— Р-ра! — рявкнул Рыжий.

Разговор иссяк. Покашляли, покашляли, да больше уже не цеплялись. И так и просидели бы они, промаялись да проскучали бы… Но тут, на счастье, подвернулся Левый — пришел из города, принес с собой вина. Все сразу оживились, пересели. Левый был щедр, лил до краев, а Бобка все рассказывал, рассказывал побасенки, и все смеялись — но все тише, тише… Последним замолчал сам Бобка и как сидел, так и упал; лежал очень неловко, спал. Рыжий поднялся, подошел к нему и уложил его, как надо, и укрыл. И заходил между нарами, и заходил, три раза брал из бочки яблоки, надкусывал, бросал, садился у печи, совал в огонь дрова, а после вышел на крыльцо, проверил сторожей, вернулся, лег, накрылся с головой…

А ведь они правы, подумалось с досадой, Лягаш опять в бегах, Тымх-Перетымх-Притымх послал его на этот раз в Столбов, ибо в Столбове вдруг открылся недочет, проворовались они там, вот он, Лягаш, туда и побежал. Да, побежал, а не поехал. Он волокушу не берет, он своим ходом, как всегда. Опять, поди, в потрепанном ремне, нечесаный, как и тогда, в Лесу, и опять без охраны. Бродяга он, он не в себе — так говорят о нем. Р-ра, говорят! А о тебе они что говорят, ты слышал?! И Рыжий заворочался, сжал зубы, заскрипел… Тьфу, вот напасть! Уже и сам скрипишь, а к Скрипачу лезешь с укорами! И Рыжий сел и долго так сидел, мотая головой и призывая сон — долго мотал и все без всякой пользы… Но после все же, видимо, заснул, ибо когда Брудастый заорал свое извечное «Двор-р! Двор-р!», он подскочил, продрал глаза…

Все побежали, и он побежал; сгоняли на Обрыв, вернулись, сели, подкрепились — и снова когти рвать. Куда? А хоть куда — невест кругом полно, любых, ты только не зевай. И он и не зевал, и бегал в общей своре, ел да пил, бузил еще неделю, две, а про Юю уже почти не вспоминал. И правильно! Юю ему не пара, он просто лучший, а она княжна, она живет за городом, князь думает отдать ее за короля или за принца, лишь бы иноземного. А ты…

Князь за обедом вдруг сказал:

— Ну, вот и дождались. Завтра придет Солнцеворот.

— Ар-р! — закричали лучшие. — Ар-р! Ар-р!

И после трапезы все сразу поспешили в баню. И там они нещадно парились, скоблили зубы щелоком, расчесывали шерсть, точили когти, драили ремни, налапники, висюльки. Потом, вернувшись, разлеглись на нарах. Брудастый выдал всем по чарке крепкого и строго наказал:

— А больше чтоб ни-ни!

Пообещали, выпили… И тихо, скромно, даже без бесед, заснули. Один только Рыжий лежал и не спал. Да он того и не желал, он так — лежал, смотрел себе в окно, на восходящую Луну, и улыбался. Ну вот и вправду, думал он, наконец дождались — зима перевалила середину, значит, теперь день с каждым разом будет прибывать и прибывать. А до этого день каждый раз убывал. День как бы умирал и умирал и умирал, и вот только теперь, когда все ненужное в нем умерло, а осталось только нужное, день снова начинает расти. Умерло старое и ненужное, осталось только нужное, теперь это нужное будет прибывать и прибывать. Прибыль нужного — это всегда всех радует. Поэтому Солнцеворот — это действительно великий нужный праздник, и на него сойдутся все — князь, лучшие, купцы, рыбаки, костярщики и воеводы, их жены, дети, домочадцы, приживальцы… А кто еще? Ну, да! И в этот день — правда, только до вечера — из ям выходят даже должники, обманщики и всякие прочие злодеи. Их тоже приводят на праздник. То есть завтра там будут все до единого. Даже…

Ну, вот опять! Она — это княжна, ее хотят отдать за короля, а ты… Ты — да, конечно, первый клык в казарме. А что?! Кто отобрал у Брудастого ключи от хмельного чулана?! Кто вызывает повара и рвет его, когда свин недожарен?! И даже князь, когда он сюда входит, кому он первому кивает? Вот то-то же! А дальше… Х-ха, посмотрим, что там будет дальше! Мать говорила: «Сын, терпи и жди, я верю, ты дождешься!» И дождется. Мать небось знала, что говорила. Как говорила, так оно потом и бывало. И будет. Р-ра! И, успокоившись, Рыжий прижался боком к печке, зевнул, и…

Утром:

— Двор-р!

И снова, как всегда, дико хрипели тягуны, и волокуша мчалась по сугробам. За ней — на этот раз молчком — бежали лучшие. Нет никого на улицах. В окнах темно. Порс! Порс!

И — вот она, Священная Гора. Вокруг толпа; все разнаряжены, молчат. Весь город здесь, все затаились, ждут…

Вверх! Вверх! Порс! Порс!

Взбежали. На Горе…

Огромный, с терем, снежный ком, на нем — из снега же, тоже огромный, в пять ростов — Один-Из-Нас, украшенный гирляндами, лоскутьями и рычьими хвостами.

— Ар-р! — крикнул князь.

Все замерли. Князь спрыгнул в снег, прошел к обрыву, встал, прищурился. Ну! Ну, скорей!..

И — наконец — взошло оно, Светило! О, что тут началось!

— Ар-р! — снова крикнул князь.

— Ар-р! — подхватили лучшие.

— Ар-р! — завизжали горожане. — Ар-ар-ар-ар! Ар-ар-ар-ар!

И разом — там и сям и этам, то есть везде и в один миг вдруг ярко вспыхнули костры и загорелись плошки, факелы, гирлянды. Толпа, до этого молча стоявшая внизу, у подножья горы, теперь, громко крича и хохоча, полезла вверх по склону. Бой барабанов! Визг рожков! Топ! Шлеп! И вот они уже здесь, на вершине горы, и вот уже из них и хоровод! Тр-рам! Тара-рам! Пляши — вприсядку, на хвосте. А здесь надоело — тогда давай вниз! Там, вдоль по склонам — карусели, балаганы, там ледяные горки и лотки, корзины, кузовки со всяческою снедью. Смех там! Свист, пересвист! Гик-перегик! Всем хорошо там и всем весело — и молодым, и старым, богатым, бедным, знатным и не очень. И даже…

Кто это? Ар-р! Как легко она ступает! Как ясно смотрит! А как улыбается! А какая она из себя! На ней короткая, вся в блестках золота, попонка. А золото — это как солнце, как жизнь! Рыжий застыл, забыл про миску с брагой. Дух заняло. С трудом сглотнул слюну…

— Что, хороша? — спросил Овчар, стоявший рядом с Рыжим.

Но вместо связного ответа Рыжий только как-то странно вздохнул, неопределенно мотнул головой — и опять отвернулся, опять посмотрел на нее, на эту необычную красавицу…

— Ар-р! — рассмеялся Бобка. — Ар-р! Да это же Юю! Та самая. А рядом с ней видишь двух старух? Так это ее няньки. Они для присмотра.

Рыжий молчал, смотрел во все глаза. Вот, значит, на кого он смотрит на Юю. Вот, значит, какая она из себя. Вот, зна…

— Пойдем, — сказал Овчар. — Там в балагане представление. А это брось, забудь; не по зубам это. Пойдем!

— Да-да, сейчас, — ответил Рыжий…

И — р-ра! — шагнул — за ней конечно же! Потом еще шагнул, еще… И побежал за ней следом, и следом заскочил на карусель, всех растолкал, сел рядом с ней, весь подобрался. Карусель заскрипела, поехала. Он, весь дрожа, тихо сказал:

— Простите, если что. Я, если что, могу и спрыгнуть.

Она, казалось, не заметила его; молчала, грызла леденец…

А карусель кружилась все быстрей! День, солнце, облака. Толпа, смех, пляс. А рядом…

Ох! Вдруг карусель остановилась. Юю легко сошла на снег. Рыжий — за ней. Она на горку — он тоже на горку. Скатились рядом, хорошо. С горки она метнулась на качели — и он сразу туда, и на лету вскочил… А она соскочила. И он соскочил. Тогда она стремглав — и он стремглав — опять на горку. Съехали. И вновь на карусель… И так оно пошло, поехало, и закрутило, закружило — и все быстрей, быстрей, быстрей. Он подавал ей леденцы, она их грызла… и молчала. Вокруг шумел, кричал, пел и плясал весь Дымск — но Рыжий никого не замечал. Он — рядом с ней, и этого довольно! Она молчит… Но ведь не прогоняет! И даже иногда вскользь смотрит на него и улыбается. Вот как сейчас. А вот еще раз! А…