Стук! Это в дверь стучат. Значит, пришли уже. И, раз стучат, значит, Вай Кау с ними нет, он ведь с ключом, он бы просто открыл… Вот, значит, как, одни на ют пришли, посмели. Ну, Рыжий… Р-ра! И, отпустив монету, он вынул лапу из-за пазухи, сказал:
— Войдите!
Те, что пришли, толкнули дверь, потом еще… И послышался голос Базея:
— Так ведь закрыто, штурман!
— Не знаю, я не закрывал, — насмешливо ответил Рыжий. — Не верите, спросите у Вай Кау.
За дверью зашушукались. Потом в замочной скважине раздался скрип, потом щелчок, еще один, еще… Потом дверь осторожно приоткрылась, в каюту заглянул Базей, увидел Рыжего, спросил:
— Не помешаем?
— Нет, входи. Или входите. Сколько вас?
— Да всего двое, — сказал Базей, уже входя в каюту. А вслед за ним вошел…
Р-ра! Геза! И, глядя на него, никак не скажешь, что еще утром он лежал пластом и кровью харкал, умирал… И ладно! Вошли они, два боцмана, стоят перед столом, а дальше пройти не решаются — ведь, как-никак, это каюта, ют… И все же Рыжий отступил на шаг, спиной уперся в сетку гамака; гамак это такая штука, что если, уцепившись за него, вот так вот кувыркнуть, а после…
Нет, похоже, обойдется и без этого. Базей сказал весьма миролюбиво:
— Мы говорили с адмиралом. И он сказал, что ты не виноват. Ты тоже заколдован, вот. А эта тварь, которая тебя, нас всех заколдовала… Ну, которую Хинт тебе сунул… Так вот, мы за ней и пришли. Вот… Отдай! — и даже лапу протянул.
Рыжий молчал, смотрел на его лапу, на самого его, на Гезу. Вот как оно все обернулось, р-ра! Ни бунта, ни доски через фальшборт, ни даже адмирала рядом — где, кстати, он? да где бы ни был! — а вот пришли они, два этих косаря, скота, и по-простому говорят «отдай», а ты… А ты стоишь и чувствуешь: а ведь действительно отдашь ее, не пожалеешь, да и чего ее теперь жалеть? Вела она тебя — и привела. Правда, куда, пока еще не знаешь. Хоть и надеешься на лучшее. А ведь напрасно, зря, не верь ты ей, тварь она, Тварь, и Хинт был прав, и адмирал был прав, так и чего тогда ты ждешь?! И Рыжий запустил лапу за пазуху, достал монету…
И швырнул ее на стол! Она, как и тогда, когда ты в первый раз был у Вай Кау, упала и застыла — как прилипла. Два боцмана с опаской наклонились над монетой… Но трогать ее все же не решились. Геза, не зная, как тут быть, даже немного отстранился от нее. Базей же, подняв голову и повернувшись к Рыжему, сказал:
— Здесь только одни буквы. А где же глаз?
— На оборотной стороне. Переверни ее — тогда увидишь.
— А…
— Я сказал: переверни! Не бойся!
Базей, собравшись с духом, снова наклонился, прокрался лапой по столу, притронулся к монете, подождал, а после резко — р-раз! — перевернул ее! И…
Где она?! Монеты уже не было! Она исчезла! Вот только что была — и нет ее. Базей ее перевернул — и…
Р-ра! Базей, громко сопя, ощупал всю столешницу — вначале быстро, лихорадочно, а после уже медленно и тщательно… А после, почти лежа на столе, он его нюхал и сдувал с него пылинки, и снова нюхал, щупал и хватал, рычал, сопел…
А Геза — тот стоял окаменев, глаза его были расширены, пасть приоткрыта, шерсть на загривке вздыбилась…
— Р-ра! — злобно выдохнул Базей и оттолкнулся от стола, глянул на Рыжего. — Штурман! Кончай шутить!
— А я и не шучу, — насмешливо ответил Рыжий. — Я это все всерьез. Чего стоишь? Бери ее и уходи. Ты же за ней пришел!
— Я… Я… — Базей даже закашлялся. — Ну, я… А ты еще попляшешь мне на рее!
— И попляшу!
— Вот-вот! Вот именно! Пошли пока!
Базей схватил Гезу за шиворот и потащил вслед за собой прочь из каюты. Ушли они, протопали по трапу…
А дверь закрыть забыли! И пусть так и стоит…
Нет, ни к чему! Рыжий легко, таясь, прошел к двери, прикрыл ее…
И тут же бросился к столу и принялся его ощупывать, оглаживать, обнюхивать… Напрасно! Не было монеты. Она исчезла, как и всякое видение, как, помнишь, и тогда, в Лесу — вокруг сплошной ковер сырой после дождя иглицы, а там, где только что было Убежище, теперь…
Р-ра! Стопы его больше не держали, и Рыжий опустился в кресло: сидел, смотрел на карту на стене — ту самую, подложную, обманную. А где правдивая? И вообще, а есть ли Континент? Жара, ни ветерка, не продохнуть; казалось бы, запаришься… А вон как бьет озноб! Ты весь дрожишь, брюхо свело, монеты нет и адмирала нет, и нет привычных звезд, «Тальфар» все наддает и наддает, Проглотный Зев все ближе, ближе, он скоро всех проглотит и сожрет, а тот Магнитный Остров, который так тебя манил… Постой, постой! Ты не к нему ж ведь направляешься! Ты ищешь Южный Континент, и если ты его найдешь, то рухнет Равновесие, Земля перевернется…
Р-ра! А зачем это тебе, чтоб что-то рухнуло? А если же, напротив, устоит — то и это зачем? А если… Вообще, зачем тебе все это и все эти? Ведь самому тебе, лично тебе, не нужно вовсе ничего — ни славы, ни богатства, ни самодовольства, ни… Ну, что еще назвать? Да что попало! Вот, бегал ты, надеялся, жил там и сям, и… Прибежал! Теперь сидишь один в каюте, вокруг Бескрайний Океан, солнце вот-вот взойдет в зенит, и эти, косари, сядут обедать, а после, уже ближе к вечеру — раньше нельзя, таков у них закон — к тебе придет Кром, парусиновый мастер, и снимет с тебя мерку…
Но это будет еще только вечером, ну а пока что тихо здесь, никто больше соваться не решается; Базей небось, как рассказал о том, что здесь случилось, так там они теперь…
Гонг. На обед. Опять они затопали. Опять запахло варевом. А вот и снова слышатся знакомые шаги — это стюард идет. Вот он спускается по трапу, входит, вот расставляет на столе посуду — один куверт, не два. А лапы у него дрожат, глаза старательно отводит…
Рыжий спросил:
— А это, с тумбочки, ты приберешь?
Стюард глянул на тумбочку, на грязную посуду, что оставалась еще с завтрака, откашлялся в кулак и нехотя ответил:
— Н-нет. Мне сказали, чтоб не трогал.
— А кто сказал?
— Сам адмирал.
— А, кстати, где он, адмирал?
— На баке. Он занят там, просил не беспокоиться.
— Не буду, — Рыжий усмехнулся. — Проголодался я, не до волнений! — и, пододвинувши к себе тарелку, он начал жадно есть.
Стюард стоял над ним, не уходил. Рыжий спросил:
— А как здоровье нашего патрона?
— Да как всегда, чего ему.
Рыжий кивнул, пережевал большой кусок, опять спросил:
— А Геза как? А семеро гребцов, а двое марсовых?
— Все на стопах.
— Прекрасно. Налей-ка мне вот этого.
Стюард налил. Рыжий отпил, посмаковал, опять отпил, опять посмаковал, спросил:
— Опять не будешь убирать?
— Опять. Патрон сказал: «Потом все перетрем и выскоблим, прокурим».
— Вот как! А он хозяйственный. Еще подлей.
Стюард подлил. На этот раз Рыжий все выпил в один мах и не поставил положил бокал, достал платок и долго утирался. Стюард не уходил. Рыжий сказал:
— Иди. Чего ты ждешь.
— Мне еще велено сказать…
— Так говори!
— К вам… Кром придет.
— Ну, Кром. Раз надо, пусть приходит.
— Но вы, наверное, не знаете, зачем.
— Ну почему же? Знаю — снимет мерку. Потом сошьет мешок. Так?
— Так. И вам… не боязно?
— Нет. А чего? Пусть шьет. Мы же с Базеем вровень, ухо в ухо, так что не зря Кром постарается — не для меня, так… Ну, иди, а то ведь ждут тебя: им всем небось не терпится узнать, что тут да как. Иди! Я что сказал?! — и Рыжий даже встал.
Стюард подобострастно закивал и, пятясь, поспешил вон из каюты. Ушел и дверь закрыл. Вот так! Вот так-то, чва! И все там — чва, все — косари, все до единого, а первый среди них — Вай…
Тьфу! Вот же навяжется! Как будет, так и будет. Потом они, конечно, все здесь приберут и выскоблят, ну а пока ведь не сидеть же, как Ларкен, среди объедков. Рыжий опять собрал посуду и перенес ее на тумбочку, а после подошел к иллюминатору и принялся смотреть на Океан…
Хотя смотреть-то было не на что — вокруг одна вода, а над водой тяжелый, раскаленный воздух: ни ветерка, ни дуновения, в такую пору, говорят, над горизонтом вдруг всплывают миражи и марсовый кричит: «Земля! Земля!», корабль меняет курс, гребцы встают и падают, встают и падают, весло на грудь — упал, на грудь — упал, в-ва, в-ва, все ближе, ближе, и вот уже она, эта земля, вот, до нее уже совсем недалеко, и уже кажется… А вот уже и нет — мираж исчез, пуст горизонт, гребцы в изнеможении… Вот почему, доказывал Ларкен, так нужен узнаватель — тот инструмент, который, как он объяснял, не ошибается не только в ночь, в туман, но и в такую вот жару, когда…
