Но по мере сближения обе поняли: это Глаша Алымова, ныне Ржевская. Та при виде Екатерины вовсе разрыдалась:

— Государыня-матушка, как же тяжело! Мы похоронили Иван Иваныча!

— Знаю, знаю, Алымушка, и сама в печали, — обняла бывшую свою фрейлину. — Добрая душа!.. Успокойся, милая: что ж поделаешь? Бог забрал — значит, срок пришел. Да и возраст уже приличный — больше девяноста годков!

В разговор вступила Перекусихина:

— Еду по Литейному, на углу Невского вижу коляску Ржевских, в коей Глафире Ивановне дурно: кучер сбегал за аптекарем Фельдманом — находились, по счастью, рядом с его фармацией, — и они приводят бедняжку в чувство. Слава Богу, быстро очнулась. Говорит, с похорон Бецкого. Я и предлагаю: едем со мной в Таврический, и расскажешь ее величеству, как всё было, из первых уст.

— Сядем на скамеечку.

Несмотря на то, что Глафире исполнилось уже 37 и она была матерью пятерых детей, выглядела Ржевская очень молодо — больше тридцати вряд ли дашь. Этому способствовал ее малый рост и вообще миниатюрность, худощавость; тонкие пальчики прикладывали платок к маленькому носику и маленьким пухлым губкам.

— Ах, да что рассказывать!.. — прошептала она со вздохом. — Похороны — они и есть похороны. Всё по заведенному образцу — отпевание, речи. А Иван Иваныч лежал в гробу такой незнакомый, страшный. Вроде бы не он, а его восковая кукла. — Женщина опять разрыдалась.

Кое-как, общими усилиями, ее успокоили.

— Много ли людей собралось? — задала вопрос самодержица.

— Да, немало… В церкви было невероятно душно, многие стояли даже на паперти. Члены Сената и дирекция Смольного института в полном составе. Наших видела несколько персон из первого выпуска — в частности, Нелидову, Рубановскую… Из шляхетского корпуса также, Академии художеств, воспитательного дома…

— О-о, солидно, солидно, — оценила Протасова.

— А цветов, цветов! Целая гора потом выросла на могиле. И еще запомнила слова господина Державина перед погребением: «Бецкий, поддержанный в его начинаниях матушкой-императрицей, факел возжег милосердия и просвещения на Руси, и лучи этого факела не погаснут боле никогда!»

— Да-с, Державин — пиит от Бога и плести словеса большой мастер, — согласилась Екатерина. — Словом, ты считаешь, вышло всё пристойно?

— Очень пристойно, ваше императорское величество. Даже думали, что вы будете.

Государыня отвела глаза:

— Я хотела, хотела, только голова что-то нынче кружится, и боялась почувствовать себя скверно в душной церкви…

— Ах, не дай Бог! Я сама едва выстояла, а потом уж, по дороге домой, потеряла сознание в коляске.

— А не хочешь ли со мной отобедать, Алымушка, помянуть Бецкого? Мы давно ведь с тобой не виделись и давно не болтали по-свойски.

Ржевская впервые слабо улыбнулась:

— Я премного благодарна за приглашение… Приняла б его с удовольствием, но боюсь, что муж с детьми станут волноваться. Я и так поехала на похороны при неудовольствии Алексея Андреевича — не желал отпускать одну, но и сам поехать не соизволил.

— Это пустяки, мы устроим как следует: напиши записочку, и пошлем ее к тебе в дом с нашим человеком.

— Да, в таком случае нет препятствий.

Для обеда Екатерину переодели в строгое темно-синее платье, а к прическе прикрепили небольшую вуальку: вроде бы и траурный вид, соответствующий поминкам, но, с другой стороны, ни один, не знающий о похоронах, не подумает, что кого-то поминают: просто немолодая дама и не должна носить яркие, кричащие ткани.

Сели исключительно женской компанией, из мужчин были только слуги. Ели мало, в основном говорили. Для начала подняли по рюмочке.

— Я хочу сказать, — начала царица, — об Иван Иваныче, вечная ему память. Он был удивительный, славный господин. Не без странностей — впрочем, у кого же их нет? Но оценивать надо не по странностям, а по той основной работе, сделанной индивидуумом, что осталась людям, что не забывается. Я не стану перечислять — все вы знаете: воспитательные дома, прочие, прочие учреждения, возглавляемые им… Главное другое: дух, которым наполнял Бецкий эти начинания. Дух человеколюбия, милосердия, жертвенности… Будучи холостяком, сколько он жертвовал другим! Тысячи, десятки тысяч рублей! Сам выплачивал многие стипендии, брал сирот на содержание, отправлял за свой счет повышать образование за границу… Делал не из желания собственной славы, выгоды, званий и наград. Просто по доброте душевной. Он желал, чтоб Россия прирастала образованными, дельными людьми. Встала по культуре народа вровень с остальными странами Европы. Это он считал своей миссией на земле. И во многом преуспел на такой стезе… Да, под старость его характер сильно подыспортился, мы с ним ссорились, но потом мирились… Потому что скверное быстро забывается, остается только хорошее. Так помянем же хорошего человека Бецкого, а по сути — князя Трубецкого, ибо он всегда был достоин этих титула и фамилии, — пусть ему земля будет пухом. Царствие небесное!

Все перекрестились и выпили, не чокаясь.

— Верные слова! — восхитилась Перекусихина.

— Очень, очень верные, — поддержала ее Протасова.

Только Ржевская-Алымова ничего не сказала, промокнув слезы, молча осушила бокал.

Подкрепились, и царица вновь заговорила:

— А теперь Алымушке слово.

Та потупилась, покраснев, как девушка:

— Да не знаю, право… Ваше величество так прекрасно обрисовали весь его светлый образ…

— Ты сама, от себя.

Закатив глаза, Глаша произнесла с некоторым надрывом:

— От себя, от себя… Я его любила! Очень сильно любила, да! — Слезы вновь закапали у нее с ресниц, но она сумела перебороть спазмы плача, шедшие из груди. — Потому что лучшего него мужчин я не знаю вовсе!..

— Вот те раз! — крякнула Протасова. — Даже лучше твоего мужа?

Все вокруг Алымовой иронично переглянулись. А она ответила без улыбки:

— Безусловно, лучше. То есть Алексей Андреевич — тоже замечательный в своем роде человек. Добрый, славный. Очень сильно любит наших детей, а особенно — дочечку единственную, Машеньку мою. И фигура он немалая в свете — вице-директор Академии наук, и стихи пишет… Я с ним счастлива… Только Бецкий — это совсем другое. Бецкий — гигант, титан, словно Леонардо да Винчи, словно Данте, — разумеется, в своей сфере. Он — звезда, а мой муж — комета…

Государыня по-доброму оценила:

— Ты сама пиит, как я посмотрю… Говоришь, как пишешь.

— Ах, не смейтесь надо мною, ваше величество, — опечалилась та. — Говорю, как чувствую. Сердцем говорю, но не разумом.

— Отчего ж не вышла тогда за Бецкого, коли он такая звезда? — с явной долей язвительности спросила Протасова.

Опустив глаза, Глаша проговорила:

— Сами знаете…

— Я?! — притворно удивилась камер-фрейлина.

— Оттого что вы, мадемуазель, и ваш дядюшка граф Орлов разлучили нас.

Королева вспыхнула:

— Это клевета! Видит Бог…

Но Алымова ее перебила:

— Ах, не поминайте Господа всуе, коли знаете, что сами неправы! Вы добились перевода моего в свиту его императорского высочества Павла Петровича, зная наперед, что из этого выйдет!

— Что же вышло?

— То, что его высочество сразу же воспользовался моей наивностью и беспомощностью — я ведь не посмела бы отказать самому наследнику российского трона!

Самодержица хмыкнула:

— О, Павлушка — он такой озорник, это верно.

— …и когда стало ясно, что затяжелела, — неожиданно твердо продолжила Глаша, — чтобы как-то замять это дело… вы нашли вдовца, старше на 20 лет, согласившегося взять меня на сносях, — Алексея Андреевича Ржевского!

— Да, я помню, именно так и было, — очень некстати влезла Перекусихина.

— Вас-то кто спрашивает?! — огрызнулась Протасова. — И вообще было всё не так! — Помолчав, добавила: — Главную роль сыграли не мы с дядюшкой, а мадам Де Рибас! Мы лишь помогли всё устроить с Ржевским — это правда. А интригу плела она, она, дабы разлучить Бецкого с Алым-кой и самой завладеть наследством Иван Иваныча после его смерти!