— Здравствуйте, дражайший Александр Сергеевич! Как я рад с вами встретиться. — Небольшого роста, синеглазый, курносый, сын Екатерины выглядел, скорее, как клоун, а не как будущий монарх.

— Ваше высочество… — поклонился барон. — Счастлив слышать и видеть вас. Поздоровайся со своим крестным, Попо.

Мальчик шаркнул ножкой. В плюшевой шкуре мишки он смотрелся тоже комично.

— Ах, какой красавчик! — искренне восхитился великий князь. — Точно ангелок. Ну-тка мне напомни, ты приписан к каким частям?

Паренек отчеканил по-военному:

— Есмь корнет лейб-гвардии конного полку!

— Молодец, хвалю. Подрастешь — мы переведем тебя в преображенцы.

— Рад стараться, ваше императорское высочество! — щелкнул каблуками, вытянулся по струнке.

Оба взрослых заулыбались. Цесаревич сказал ребенку:

— К сожалению, не могу теперь тебя познакомить с моим старшеньким — он пока еще слишком мал. Но со временем, я надеюсь, вы подружитесь. Станете шалить вместе.

Строганов-старший церемонно склонился:

— Это милость для нас, благодарим…

— Смена подрастает вольных каменщиков[68].

— Мы привьем им наши светлые идеалы.

Вскоре Попо увели к другим детям в игровую залу — на полу расстелены тюфяки и подушки, чтоб не больно падать, выстроены две искусственные горки, всюду масса кукол, лошадок-качалок, мячиков; и за всем происходящим зорко наблюдают несколько педагогов, нанятых обучать в дальнейшем отпрысков Павла Петровича. После разговора со Строгановым он пошел приветствовать остальных гостей, а барон, взяв бокал рейнского вина, только было собрался устроиться на диванчике, как почувствовал на своем плече чью-то кисть. Обернулся и увидел императрицу. Мягкое розовое лицо с добрыми морщинками. Крепкие здоровые зубы. Ласковый взгляд серых глаз.

— Вот и наш звездочет попался, — улыбнулась она. — Что нам говорят звезды? Будет ли успешным новый год?

— Безусловно, ваше величество, — с ходу сымпровизировал Александр Сергеевич. — Небо сулит нам благоденствие во всех сферах бытия.

— А в любви?

— А в любви тем паче.

— Кстати! — помахала веером государыня и спросила вроде между прочим: — Из Москвы есть ли вести? Как там наши сладкие любострастники? Вместе или порознь?

Опустив глаза долу, он ответил сухо:

— Да, мои люди сообщали, что устроились под одной крышею.

— В вашем доме на Яузе?

— Ну а где ж еще! Я же разрешил.

— Вот и правильно. До постыдной мести мы ведь не унизимся, правда?

— Там ведь дщерь моя. Думаю о ней.

— Браво, браво, барон. Коль они счастливы друг с другом, пусть и благоденствуют, ради Бога. Мы тут сами найдем себе новые амуры.

Строганов мотнул головой, отчего колпак звездочета съехал на бок, и пришлось его поправлять.

— Нет, увольте, ваше величество. Был женат два раза, и, как получается, оба неудачно. Третьей женщины в моей жизни не бывать.

— Ой, не зарекайтесь, Александр Сергеевич, — иронично прищурилась самодержица. — Вам всего только сорок шесть, лучший возраст для кавалера.

— Я желал бы посвятить дней своих остаток не альковным перипетиям, а служению наукам, искусствам, моему хозяйству. Благотворительности. Сыну, наконец.

— Складно говорите, красиво. Токмо бытие не всегда совпадает с помыслами нашими. Плоть бывает сильнее духа.

Он вздохнул:

— К сожалению, правда. Бог и дьявол борются в нас. Мы должны помочь Богу.

У царицы губы сложились невесело:

— Вы несносный меланхолик, мон шер ами[69]. И слегка зануда. Нынче у нас праздник, будем веселиться. Все заботы побоку. Напускаю на вас праздничные чары. — И она коснулась кончиком волшебной палочки лба отвергнутого мужа.

Тем и кончился для них 1779 год.

Пронеслись восемь лет. Это было время относительного затишья: отшумела и уже забылась пугачевщина, Польша лежала поверженной, расчлененной, новые турецкие войны не начинались. Под российскую юрисдикцию перешли Крым, Тамань и Грузия. Укреплялись наши владения на Северном Кавказе. Власть Екатерины не оспаривалась никем, даже сыном, несмотря на то что ему, законному наследнику, следовало сесть на трон в день своего совершеннолетия; но его маман трон не уступила, всячески ускользая от решения этого вопроса, и фактически выходила узурпаторшей дважды (в первый раз — отстранив собственного мужа, Петра III, отца Павла). Главное, элита на нее не роптала, гвардия сохраняла верность, а умело расставленные чиновники контролировали ситуацию полностью. Так что императрица живо предавалась своим любимым занятиям: чтению, сочинительству (мемуары, пьески, сказки, басенки и статейки в сатирическом журнале «Всякая всячина»), променадам с собачками, карточной игре, женской болтовне. В спальне появился новый фаворит — Александр Ланской, пылкий юноша, младше государыни чуть ли не на тридцать лет. Личная жизнь вытесняла общественную.

Строганов-отец продолжал пользоваться ее милостью. Приглашался на все приемы и увеселения, ездил в державной свите по России, вместе с нею плавал по Волге и нередко вечерами резался с царицей в бостон.

Главным событием в жизни Воронихина этих лет стало получение им вольной. Сам барон стал инициатором, пригласил его к себе в кабинет, похвалил за успехи в живописи, графике, за усердие в учебе архитектуре и за дружбу с Попо, а затем вручил грамоту, подтверждающую, что Андрей больше не холоп.

— Словом, коли хочешь, можешь отправляться на все четыре стороны, не работать на меня, как прежде, — разрешил Александр Сергеевич с тенью грусти в голосе.

Молодой человек возразил поспешно:

— Что вы, что вы, ваша светлость, не хочу никуда прочь идти. Мне у вас в дому очень по душе. Коль не гоните, я желал бы остаться.

Строганов облегченно вздохнул:

— Не гоню, пожалуй. Более того, буду рад, если примешь ты еще одно мое предложение. Вы с Попо и Роммом покатались по России достаточно, и пора отправляться на учебу в другие земли. Я бы посоветовал вам Швейцарию.

И страна прелестная, тихая, уютная, и ученые умы превосходные.

У Андрея просветлело лицо:

— Господи, Александр Сергеевич, как мне не приять сию вашу пропозицию! И мечтать не смел. Столько нового, интересного можно посмотреть! Со Швейцарией рядом Франция и Италия, где скульптуры, картины, храмы, дворцы, — всё, что нужно для образования зодчего.

— Вот и замечательно. Будущей весной отправляйтесь. Кстати, с вами поедет и Григорий Александрович Строганов[70] с гувернером. Юноша он достойный во всех отношениях, ты ведь знаешь, хоть и бука, но рассудительный. Ты да он — станете удерживать нашего Попо от соблазнов иноземной жизни.

— Мы-то что, — улыбнулся Воронихин, — да мсье Шарль стоит нас двоих. С ним не забалуешь.

— Так-то оно так, — мягко согласился барон, — только сам французик может соблазниться близостью своей родины, потащить вас в Париж, а уж там… всякое случается с молодым человеком. Ведь Попо исполнится пятнадцать в будущем июне. Самый сложный возраст.

— Понимаю, ваша светлость. Не извольте беспокоиться — глаз с Попо не спустим.

Воронихин изменился за эти годы немного — чуть отъелся на баронских харчах, одеваться стал лучше, хоть по-прежнему скромно, но при всем при том оставался худощавым мужчиной двадцати восьми лет, тихим, немногословным и предпочитавшим оставаться в тени. Живописным и графическим работам Андрея мог бы позавидовать профессиональный художник, член Академии художеств, но вольноотпущенного интересовала больше архитектура: путешествуя с Роммом и Попо по стране, не жалел времени, зарисовывая в альбом церкви, особняки и торговые галереи, изучал их пропорции, впитывал чужой опыт.

Ездили они с небольшими перерывами целых пять лет: выезжали весной, возвращались в Петербург осенью. Побывали на Севере, в Олонецкой губернии, Карелии и Поморье, осмотрели соледобычу в Пермском крае, плавали по Волге до Нижнего и до Астрахани, а в другой раз — через Малороссию (Киев, Херсон) дальше в Крым, и потом до Молдавии и Дуная. Строганов-отец рассуждал при этом: сыну надо знать свое Отечество, замечательную Отчизу, за которую и кровь проливать не жалко. Мальчик слушался. Он уже прекрасно изъяснялся по-русски, хоть писал с ошибками.