— Что желает мсье?

— Вы мадам Ромм? — Он слегка приподнял шляпу.

— Да, мсье. Разве это важно?

— Да, мадам. Я когда-то приятельствовал с вашим мужем. Вместе мы преподавали баронским деткам из России. Вместе брали Бастилию. Но потом разошлись идейно. Он примкнул к якобинцам, монтаньярам, я — к умеренным, а когда начался террор, вовсе эмигрировал… там преподавал… а теперь вернулся… и увидел на вывеске ваше имя.

— Вы, должно быть, мсье де Мишель? — догадалась она.

Господин улыбнулся.

— Совершенно верно, мадам. Шарль рассказывал обо мне?

— Много раз. Как здоровье вашего дядюшки?

— Ах, увы, дядюшка почил четыре года назад. Царствие небесное! Мне достался по наследству его дом. Он, конечно, нуждается в ремонте, но пока еще крепок.

— Не зайдете ли на чашечку кофе? — предложила вдова.

— Да, не откажусь.

Сообщил, что холост и преподает в Политехнической школе математику. Платят не слишком много, но стабильно.

— А кого готовят в вашей школе? — задала вопрос мадам Ромм.

— Артиллеристов. Инженеров — военных, морских и гражданских. А еще гидрографов, технологов и прочих.

— А с какого возраста набираете?

— Основной контингент — с шестнадцати лет. Но имеется группа для детей-сирот, чьи родители пали жертвами репрессий, — их берут с двенадцати.

— Вот как? Любопытно. Может быть, пристроить туда моего Сверчка?

— Сына?

— Да.

— Сына Шарля?

— Ну, конечно, а чьего же еще!

— Пресвятая Дева, я не знал, что у Шарля родился сын.

— Он родился уже после его смерти. — И Мадлен вздохнула. — Шарль-Грийон нынче в школе, скоро должен быть. Но скажу по правде, учится прескверно. Убегает с уроков, не готовит домашних заданий. Все учителя плачутся. У него одно на уме: армия, Наполеон, артиллерия. Я и думаю: может, ваша школа заинтересует его?

— Почему бы нет! Император тоже много сетовал на расхлябанность учеников Политеха и велел перевести их на казарменное положение. Дисциплина стала строже, и у нас не забалуешь.

— Было бы чудесно! А тем более артиллерия — его страсть. Только и играет в оловянных солдатиков с пушками.

— Значит, выйдет толк.

Шарль-Грийон появился в половине третьего пополудни — бледноватый худой подросток в мягком картузе, с ранцем за спиной. Посмотрел на незнакомца исподлобья. Но когда мать его представила и спросила, хочет ли сын пойти в Политех, чтобы стать военным, артиллеристом, даже вздрогнул вначале, а затем просиял:

— Неужели? Вы не шутите, мсье?

— Нет, какие шутки! Школа наша очень серьезная и под патронатом самого императора. И особое внимание — именно артиллерии. Ведь Наполеон по военной специальности сам артиллерист.

Мальчик раскинул руки от радости:

— Боже, это ведь мечта моей жизни!

— Но учти, негодник, — строго сказала мать, — там порядки военные. Жить в казарме, слушаться своих командиров. А лентяев вроде тебя сразу отчисляют.

Он воскликнул с жаром:

— О, мама, о чем ты? Там уже не стану лениться. Сделаюсь первым учеником, вот увидишь.

Взрослые улыбнулись, а мсье де Мишель кивнул:

— Значит, договорились. Я похлопочу. И уверен в успехе. Вероятно, завтра же пришлю вам записку о решении руководства школы. Будь готов к началу занятий, Шарль-Грийон.

Мальчик по-военному щелкнул каблуками и рапортовал, стоя навытяжку:

— Да, мой генерал! Слушаюсь, мой генерал!

Дорогая моя Софьюшка! Я пишу тебе на военном барабане вместо стола, сидя на пеньке. Только что закончился бой, люди отдыхают, и могу написать тебе весточку, чтобы передать с почтовой оказией.

Милая моя женушка! Страхи твои напрасны. Вот я сражаюсь, хоть и волонтером, а не кадровым офицерам, и прекрасно себя чувствую. Казаки моего полка все ребята молодцеватые, все как на подбор, удалые, дерзкие, хоть и склонные весьма к бражничеству (Платов их разбаловал), но меня не проведешь, стопка водки перед боем, две — после, не более.

У реки Алле мы атаковали обозы маршала Даву — в результате убили и ранили около 300 человек французов, офицеров в том числе, взяли в плен полковника Мурье, 46 офицеров, 491 нижний чин и практически весь обоз. А еще захватили всю канцелярию Даву, экипаж его и личные вещи. Платов меня хвалил, обещал представить к ордену Святого Георгия 3 класса.

Но ты понимаешь, конечно, что сражаюсь я не за награды, и военная слава для меня — детские фантазии. После прекращения деятельности нашего Негласного комитета пребывал в унынии, даже Лондон не развеял грустных мыслей, видел, что идеи преобразований России никого не волнуют. На уме у всех лишь Наполеон. «Разобьем Наполеона — вот тогда… может быть… посмотрим…» Ладно, буду биться с Наполеоном, коль его величество так желает.

Но легко сказать! На Наполеона нужен Суворов, а его у нас нет. Поражение под Аустерлицем тому доказательство. Ни педант Барклай, ни лиса Голенищев-Кутузов, ни рубака Багратион ничего не смогут с ним сделать, вместе взятые.

Нынче был у меня разговор с *** — и довольно резкий. Он считает, что теперь нам необходимо замирение с узурпатором — взять известную паузу, накопить силы. И хотел отправить меня в Париж на переговоры. Я решительно отказался. Он обиделся и послал Новосильцева. Тот поехал и не доехал, так как французы пошли в наступление. Снова паника, снова хаос в наших рядах, неумелые, противуречивые приказания и как следствие — масса убитых и раненых. Так душа болит!

А уйти в отставку совесть не позволяет. В это сложное время не могу отсиживаться в деревне.

Софьюшка, родная, я тебя так люблю! Береги детей. Как там Сашка, Наташа, Аглаюшка, маленькая Лиза? Напиши подробно!

Твой навек Попо».

«Дорогой Попо! Все мы за тебя очень беспокоимся. Для чего ты рискуешь, забираешься с казаками в самое пекло? Не упрямься, соглашайся на переговоры — ведь худой мир лучше любой войны. А тем более видишь сам, что военной силой Бонапарта не одолеть; значит, надо одолеть миром. Пусть воюет с Австрией, Пруссией, Англией, Испанией — с кем угодно, лишь бы оставил русских в покое.

А у нас, слава Богу, все в порядке. Детки наши здоровы, Саша ездит верхом с удовольствием, Натали вышила новую подушку и желает подарить ее тебе по приезде, у Аглаи выпал первый молочный зубик, а у Лизоньки весь апрель был несносный кашель, но теперь прошел. Я не жалуюсь тоже. Твой papa бодр и весел, как обычно, подгоняет Воронихина с отделкой собора, там художники будут уже расписывать. Дома у Андре временами скверно — матушка его захворала, и еще один младенец погиб, только Котя у него жив-здоров и растет нормально. Сам Андре сильно похудел, стройка выпивает из него последние соки. Мы все молимся о его здравии и, конечно, о твоем, наш любимый супруг, родитель, самый близки друг.

Остаюсь преданной супругой твоею — С.С.»

«Дорогая Софьюшка! Очень спешу, так как почта уходит через четверть часа. Скоро буду дама. Оба императора заключили мир в Тильзите, обнялись и назвали друг друга братьями. Видеть и слыхать сие было тошно. Покидаю армию и вообще государеву службу. Не хочу мириться. Словом, скоро увидимся, и твоя мечта воплотится — окажусь рядом с вами, мои драгоценные. Ждите к середине июля. Вечно ваш, Попо».

Утро 15 сентября 1811 года выдалось ненастное: дул пронзительный ледяной ветер, шевелил жестяные крыши домов и срывал шляпы с петербуржцев, волны в Неве бурлили, и косматые серые облака без конца клубились по небу, споря с волнами. Александр Сергеевич Строганов, заглянув в окошко, даже испугался, что его величество из-за непогоды может отменить освящение Казанского собора, загодя намеченное на это число. Но из Зимнего никаких распоряжений не поступало, и взволнованный граф распорядился подать карету. Был он одет роскошно: темно-синий атласный камзол с бриллиантовыми пуговицами, панталоны той же материи чуть пониже колен, светлые чулки и туфли с бриллиантовыми пряжками; светлый жилет, расшитый золотом; кружевное жабо со стоячим воротником и фигурно вывязанный галстук; шляпа с перьями, на боку ее — бриллиантовая брошь. И декоративная шпага на поясе. Грудь в орденах. От накидки Строганов отказался, и зря: ветер дул ужасный, граф продрог мгновенно, даже в карете не смог согреться.