Трита открыл дорогу словам – солдатам своего ума. Он вёл их вперёд, готовый снести любой заслон на пути этого прорыва.

– Скажи, сколько детей у твоего отца, Дадхъянч?

– Двое.

– Двое, – повторил мудрец. – Может быть, он болен?

– Нет, – удивился Дадхъянч.

– Что же помешало ему осчастливить тебя братьями и сестрами?

– У него нет времени заниматься их воспитанием.

– Да? Кто же он?

– Если ты тритс, то должен его знать. Мой отец – Атхарван.

– Конечно, я знаю великого жреца Агни, – Трита вскочил и принялся неистово кланяться и сотрясать воздух руками. Имитируя молитвенное усердие. После этого снова сел на место и продолжил:

– Понимаешь, Дадхъянч, в прежние времена перед нами никогда так не стоял вопрос. Дадим мы или нет воспитание своим детям. Перед нами стояла задача дать им жизнь. Матрии рожали по десять детей потому, что пятеро из них неизбежно погибали. Половина. Таков закон.

Семь великих кланов! Семь наших рек, которые понесли жизнь арийцев от её божественного истока. Они напитались этими каплями жизни. Каждая капля давала пять! Вот откуда взялся поток. Тогда нужно было бороться за жизнь, а сейчас нет. Сейчас не нужно. Чего за неё бороться, мы имеем всё, что хотим. Стада коров, горные пастбища… Зачем нам постольку детей? Кшатрии разогнали всех ракшасов, вайши успокоились и платят воинам по одной корове на семью. В неделю. На десять человек, или на четверых. По одной. Зачем кшатриям много детей? И вайшам незачем. Стадо пасут три пастуха. Три, а не десять.

Дадхъянч разжёг огонь. Перед глазами молодого человека заметались рыжие хвосты. Гладкие, будто водяные струи. Он слушал своего нового наставника, силясь понять, в чём смысл этих слов. Трита продолжал:

– Сколько детей теперь рожают матрии? Двух-трёх. Но ведь умирает всё равно половина. Рано или поздно. Половина. Болезни можно лечить, но ещё ни одну из них человеческий род не пережил окончательно. Где же поток? Наши реки встали. Но ведь Закон говорит: «Всё, что стоит на месте, неизбежно гибнет!» Трита снова вскочил и заорал во всё горло:

– Неизбежно гибнет!

Глухая дождистая мгла проглотила его крик.

Трита посмотрел на сидящего Дадхъянча. Сверху вниз.

– Скоро придёт тот, кто запирает воды. Материнские воды наших родов. Вритра.

Дадхъянчу стало не по себе.

– Это демон? – робко спросил молодой риши.

– Не ищи демона снаружи. Демон внутри нас!

Трита замолчал. Но ненадолго. Он, как бурдюк для брожения суры, не передерживал закваску. Отдавая то, что ему уже не принадлежало, чтобы освободить простор для свежего вычерпа.

– Идёт тот, кто запирает воды. Великая Немочь, – продолжил мудрец. – Кто её может остановить?

– Действие, – ответил Дадхъянч.

– Верно. Но не просто Действие, а Движение, Кипень! Когда-то, задолго до появления миров, существовали только Бездна, породившая Мрак и Лёд, и Огонь, породивший Свет и Жар. Это было началом начал потому, что это было так же и концом концов. Они оказались слишком различны, чтобы смириться друг с другом. Огонь встал против Льда. В этой страшной битве погибли оба. От Огня остались Свет и Тепло, а ото Льда – Вода.

Тогда Тепло, Вода и Свет создали великого воина Парджанью. Ему предстояло только отыскать в Бездне куски камня, оставшиеся ото Льда, перетереть их и сделать Землю.

Соитие Великого с землёй принесло жизнь. А жизнь всегда ищет форму воплощения. Такой формой стал Тваштар. Для всех существ. Сперва он воплотился в одних. Тех, кого мы называем богами. А потом и в нас. Должно быть, что-то подобное тебе уже рассказывал Атхарван.

– Нет, никогда, – уверенно заключил Дадхъянч.

– Это неважно. Послушай, что было дальше. Один из богов, Дакша, извлёк из небытия Жар, создав Агни, но тем самым освободил и Лёд. А Лёд захотел вернуть своё – воды…

– Теперь я понял, – перебил молодой риши.

– Нет, ты ещё ничего не понял. Каждая женщина стала носительницей вод материнства. Каждый мужчина – семени Парджаньи. Семя умирает без этих вод.

– А за водами идёт Вритра! – объявил Дадхъянч.

– Действительно понял. Вритра – Змей мёртвой воды.

– Почему Змей?

– Змей – главный символ отрицания. Тамаса. И главный символ Смерти. Охранник царства дашагвов. Мы теперь стали поклоняться ему. Сами того не понимая.

– И потому наши реки не текут. Они встали. Женщины не хотят рожать, – горестно подытожил молодой риши. Трита кивнул.

– Значит, снова нужен Огонь! – просиял Дадхъянч.

Трита не согласился:

– Не просто Огонь – его обличие. Воплощение. Несущее прорыв. Вспомни того мальчугана. Если он сегодня разобрал мою болтовню, может быть, придёт время, когда он разглядит перед собой и Вритру?

– Да, задача… – сокрушённо заметил Дадхъянч.

Оба риши проговорили всю ночь. Сон застал каждого из них в разговоре. Он решил не разлучать их мысли, и потому каждому снилось одно и то же. Им снился Громовержец. Только почему-то не Парджанья. Должно быть, потому, что новой битве за передел мира требовались новые силы. Новые герои.

Зима, вопреки опасениям Триты, не отличалась холодами. Её сырая заволока то сидела туманами, то, разнесённая ветром, отекала по небесам грязью. В общем, зима как зима.

Риши пересиживали непогоду в наспех сложенной хижине. Дадхъянч связал ремнями брёвна, привалил их неподъёмными камнями, а сверху, по стяжкам стен, выложил охапки тростника.

Крыша нещадно текла. В разных местах. Будто задразнивая Дадхъянча, поджидавшего с комком вязкой глины очередную течь в совершенно другом месте.

Однажды хижину присыпало камневалом, снесённым в бурю с горного склона. Она выдержала. Риши не стали разгребать камни, считая, что эта засыпь только на пользу их жилью.

Дадхъянч занимался огнём. Каждый день. Риши жёг, топил и варил. Он стал агнидхом этой хижины. Жрецом её огня. Трита мог по целому дню не вставать с лежанки. Иногда он вскакивал среди ночи и в порыве возбуждения ходил из угла в угол. Неистово размахивая руками и спотыкаясь о ноги ворчливого, разбуженного Дадхъянча.

Трита твердил одно. Он твердил: «Пятый элемент». Что это значило, Дадхъянч не понимал. Мировых элементов существовало четыре. Так же как и сторон света или времён года. Возможно, Трита стоял на пороге великого открытия. Он вообще был реформатором, этот Трита. Куда большим, чем Дадхъянч. Молодой риши жил по правилам, а его товарищ сам создавал правила для себя. Рано или поздно им пришлось бы начать войну. Правда, Трита иногда уходил и отсутствовал день или два. Возвращался он с молочным бурдюком, с котелком варёной говядины, с мукой и мёдом, с ягодами, с сухим душистым листом, который размачивают и жуют, припивая водой. Где он всё это брал?

Дадхъянч ел с неохотой. Но ел. Трита чувствовал, что его молодого товарища тяготит обстановка в их лачуге. Настолько уже тяготит, что кусок не идёт ему в горло. Угнетает соседство этой безумствующей неприкаянности. Но ведь не Трита же позвал его тогда у колодца и навязался следом.

В минуты такого перелома, готовые разразиться последним отчаянным прорывом каждой самостоятельности и независимости, Трита вдруг начинал что-то обсуждать с соседом. Разговор затягивал Дадхъянча, и он понемногу уходил в пучину других проблем.

– Пятый элемент! – сказал вдруг Трита, когда они доедали высушенный инжир. – Пятый элемент – вот та великая загадка, которую проглядели боги. Возможно, нам на погибель.

Дадхъянч вернулся из своего глухо закрытого одиночества и посмотрел на Триту:

– Что такое пятый элемент?

– Вещица, способная повернуть дальнейшее развитие человеческой жизни. Собственно говоря, – Трита придал лицу умствующе-настойчивый вид, – она повторяет в себе известные четыре элемента. Но сама по себе, в чистом, так сказать, виде, как бы не предусмотрена строением мира. У мира четыре угла, равновесие которых и составляет гармонию. Значение пятого элемента не связано с этой гармонией. Не связано! Пятый элемент развивается самостоятельно, и этим он страшен.