Я не хочу.

— А потом я найду твою дочь и убью ее, — он начинает смеяться, и это самый страшный звук на свете, который я слышала — его смех.

Внезапно он кусает меня за основание шеи, кусает сильно, до крови. Я не могу сдержать вскрик. А он отстраняется от меня и смотрит прямо в глаза. Губы его испачканы моей кровью, и Самсонов начинает слизывать ее языком. От всего этого становится еще страшнее. Я чувствую, как меня бьет крупная дрожь.

Монстр видит, что я дрожу, что мне плохо и улыбается, а потом наносит удар рукой мне по щеке. Звук пощечины раздается по помещению кухни громко и отчетливо, а сознание вспыхивает болью. Я стискиваю ткань халата, в который одета, и нащупываю в кармане какой-то предмет. Озарение ударяет в меня надеждой. Это электрошокер, небольшой. Мне его принес Лекс. На всякий случай. И этот случай наступил.

Кирилл хватает меня за руку и швыряет к другой стене. Я, не удержавшись на ногах, падаю, стараюсь закрыть живот, потом опускаю руку в карман халата, нащупывая электрошокер. Мужчина подходит ко мне, не торопясь. Я распростерта перед его ногами. Для него я жертва, поверженная и беспомощная. А он всесилен. И только он решает здесь, кому жить, а кому умереть. Кирилл хватает меня за волосы и резким рывком поднимает с колен. Как же больно… От боли у меня выступают на глазах слезы.

Но сейчас Самсонов уверен в собственной победе. Я вижу в его глазах торжество. И в этот момент вытаскиваю электрошокер и наношу им удар ему в область сердца. Его бьет током. Монстр сгибается пополам, но сознание не теряет.

Что делать дальше? Убежать я не смогу. Я лихорадочно ищу способ спасти себя и своего ребенка. На столешнице я вижу нож с длинным лезвием. Не раздумывая, беру его в руку, и пока Самсонов не пришел в себя, бью его ножом снизу вверх под правое нижнее ребро. Там печень. Хорошо, что мужчина стоит ко мне правым боком, хорошо, что не видел у меня в руках нож.

Нож входит в рану до рукоятки. Поворачиваю его в ране и выдергиваю его, а потом бросаю на пол. Отхожу назад, встречаюсь с Кириллом взглядом. В его глазах удивление. Потом у него начинает идти кровь изо рта. Он пытается сделать шаг ко мне, но теперь уже он падает на колени. Я слышу, как он бормочет ругательства. Ругательства вперемешку с хрипами умирающего человека.

Я замираю. Не знаю, что чувствую. Вернее, не так. Я не знаю, что надо чувствовать. Потому что я ощущаю эйфорию. Облегчение и радость сплелись вместе и танцуют румбу. Это, может быть, плохо. Может быть, я плохая. Но в тот момент, когда монстр падает на пол и перестает подавать какие-либо признаки жизни, я счастлива. Я не буду больше бояться ни за себя, ни за своих детей.

Пусть я убила человека. Пусть! Я не жалею. Он сам во всем виноват. Я лишь защищалась. И я не буду мучиться раскаянием, я не буду видеть его во сне. Потому что слишком много зла он принес мне. Слишком много зла он причинил другим. А я не жертва. Никогда ею не была и не буду. Я смогу дать сдачи любому. И вот это, только это, правильно.

Я смотрю на труп и ничего не хочу делать. Приедет Лекс и разберется. Я поймала его маньяка. Причем поймала раз и навсегда.

Моя страшная сказка закончилась.

Дина.

Жизнь — странная штука. Чем дольше живу, тем сильнее в этом убеждаюсь. И вроде бы всем понятно, что случилось. И вроде бы правда на моей стороне — я защищалась. Однако по факту гибели Самсонова проводится проверка, меня попросили не покидать Москву. Хорошо, что уголовное дело не возбудили. Назначили генетическую экспертизу — если образцы ДНК Самсонова совпадут с образцами ДНК, изъятыми в день нападения на Лекса, то мне повезло. Я защищалась от нападения серийного убийцы, следовательно, предпринятые мною действия были полностью в рамках необходимой обороны. Если же нет… Но я уверена в стопроцентном совпадении.

Меня и Еленку поселили в служебной квартире следственного комитета. Так, на всякий случай. Не то, чтобы я могла куда-то сбежать на девятом месяце беременности. Но со мной было много проблем, поэтому следственный комитет все еще не может выдохнуть после такого количества трупов. Лекс ищет еще жертвы. Он уверен, что у Самсонова где-то есть безымянное кладбище жертв. Я, с одной стороны, не хочу в это все влезать, а с другой стороны мне все происходящее интересно. Есть какой-то особый кайф в том, чтобы ловить таких, как Самсонов. Чтобы оказаться умнее и быстрее, чтобы одержать верх.

26 апреля принесло новые заботы. Я проснулась во втором часу ночи, встала и пошла в туалет, как вдруг по ногам потекла жидкость. Отошли воды. Пока особой боли не было. Только живот время от времени становился каменным, и ныла промежность. Сумка в роддом у меня была собрана. Я чувствовала страх перед болью, но она была неизбежной. Просто мой сын решил появиться на свет. Я очень хочу увидеть тебя, житель моего живота. Какой ты? И каким станешь?

Но поразмышлять мне не дала Еленка, которая проснулась и, увидев меня в коридоре в мокрой ночнушке, просто вызвала скорую.

Еще и подбодрила в дорогу:

— Давай, давай, рожай уже мне братика. Хочу посмотреть, какой он.

А когда я хотела спросить, как же она, то и тут она меня успокоила:

— Сейчас дядя Лешечка приедет, так что не бойся, не унесет меня никакой бабайка.

Приехала скорая, мне помогли дойти до машины, а потом повезли в роддом. Когда я добралась до приемного покоя, там быстро оформили документы, загнали на кресло, что при начавшихся схватках было похоже на подвиг. Потом сделали клизму и отправили меня в предродовую палату. Боли при схватках усилились, время между ними сократилось. На что похожи роды? Для меня — на нахождение в каком-то безвременном пространстве, где есть только боль и больше ничего. В предродовой было еще две женщины. Но в таком состоянии ни до кого никакого дела тебе нет. И терпеть сил тоже нет. Единственное, что ты никак не можешь повлиять на то, что происходит. Остается только смириться. И ждать, когда же это закончится. Акушерка сказала, что лежать все время нельзя, нужно ходить. И я ходила, так как так правда становилось легче, а во время схваток хваталась руками за спинку кровати. Сама не замечала, как стискиваю руки, а ногти впиваются в ладони. Сказать, что рожать это больно, значит не сказать ничего. Время от времени подходил врач — здоровый рыжеволосый мужик, который проверял раскрытие матки. А я терпела и про себя материла Давлатова, который где-то там в своем идеальном мире, а я здесь рожаю его сына. Сначала я старалась не кричать, потом стала подвывать, а затем, уже не особо стесняясь, и орать в голос. Я думала, что эта боль никогда не закончится.

Наконец врач, осмотрев меня, приказал.

— В родзал.

Меня повели в родзал, причем от боли я могла идти, только согнувшись, меня под руки поддерживали акушерки. Я плохо соображала, меня подвели к родильному столу.

Акушерка сказала:

— Залезай, только боком. Не вздумай садиться, а то повредишь ребенку.

Я кое-как забралась на стол. Мужчина-врач скомандовал:

— Тужься!

Я начала выталкивать ребенка из себя, меня сотрясала крупная дрожь, зубы стучали, холодный пот лился с меня, а еще было такое ощущение, что я никак не могу сходить в туалет по-большому.

— Не кричи, — командовал врач, — тужься.

И я тужилась, при этом не сразу поняла, что на каждой потуге я кричу в голос, так что я даже не узнаю звук собственного голоса. Но на пятой или шестой потуге я почувствовала, что ребенок покинул мое тело. Я увидела, как его забрали, он был весь красный, даже бордовый. А потом Матвей чихнул и заплакал. Боль не прекратилась, но приобрела терпимый оттенок, пока меня не стали заставлять тужиться снова, чтобы вытолкнуть плаценту. Но что-то пошло не так, поэтому врач вручную извлек ее, отчего я едва не закричала снова. Ребенка унесли, а меня оставили на столе, положив на живот лед.

Я еще не поверила до конца, что все позади, и теперь у меня есть сын.