Обычно он читал стихотворение целиком, вслух или про себя: в английском языке не было слов, способных передать его чувства.

Утром в день суда солнце разбудило его очень рано, проникнув через незашторенные окна. Он ни разу не задергивал штор, с тех пор как прочитал Джона Уилкса, живописавшего свое путешествие по Италии в обществе Гертруды Коррадини. «Занавесок на окнах не было, — отмечал этот волокита восемнадцатого века, — каковое обстоятельство в столь мягком климате пришлось мистеру Уилксу весьма по душе, ибо всякому чувству учиняло отменно изысканное пиршество, являя взорам два благороднейших перла творения — великолепие восходящего солнца и совершенные формы обнаженной красавицы». Фрэнсису Аллену приходилось обманывать свои взоры — Дженни не нравилось, когда с нее стаскивают одеяло, и она жаловалась: «Неужели тебе нужно любить меня на холоде?» Постепенное прибавление света в комнате доставляло ему удовольствие куда более продолжительное и надежное. Поначалу все расплывалось в серых сумерках, но мало-помалу проступали контуры предметов, а следом за ними — цвета. Противоположная стена была занята книгами. Большое оранжевое пятно, частью стоящее, частью заваленное набок, — библиотечка изданий Клуба левой книги (самые свежие, увы, еще не прочитаны). Белое пятно по соседству — брошюры. Красный ряд: «Капитал», скоро можно будет разобрать буквы на корешках. На нижней полке — неправильные разноцветные пятнышки древнеримских и греческих авторов. И только когда все эти книги становились отчетливо видны, он позволял себе обратить взгляд к темной головке, что покоилась рядом на подушке. Он любовался этой неподвижной головкой, пока у него не учащалось дыхание, а лицо не твердело, как у готового заплакать младенца, и лишь после этого робко касался рукой нежной кожи. И тогда, знал он, спящая повернется, выпростает из простыней белую руку, обнимет его и, не открывая глаз, в полусне подставит ему пухлые губы.

Вот с такими мыслями-воспоминаниями на периферии сознания, не обессиленный, а, напротив, укрепленный утренней близостью, он явился в этот день в суд. На первом же плане в его мыслях царило жадное любопытство; сейчас, думал он, перед ним будет разыграна драма, всю подноготную которой поймет лишь он один. Капиталистическое общество в целях самозащиты изобрело весьма сложную машину, и ему предстоит увидеть изнутри, как она действует. Он знал слишком мало о механизме правосудия; неплохо выяснить, как на самом деле функционирует этот механизм. Возможно, он узрит коррупцию, угнетение, а то и подавление личности. А может быть, ему всего лишь покажут картину разложения буржуазного строя, смерть некогда могущественного общества в миниатюре. Он небрежно повторил слова присяги, совершенно в них не вникая, и приготовился наблюдать за развитием событий.

Дэвид Эллистон Смит.

Мистер Эллистон Смит был зауряден до такой степени, что далее уже начинался шарж на заурядность. Он мог бы стать «маленьким человеком» господина Штрубе, когда б был низеньким, а не среднего роста. Он носил котелок и усики, а если и не прихватил зонтика, так лишь потому, что погода стояла хорошая и дождя не предвиделось. Он считал, что попал в присяжные по ошибке, но с этим пришлось смириться: домовладельцем он числился чисто номинально, но все-таки числился, и это решило дело. Он и еще трое таких же молодых людей приобрели в складчину — так было дешевле для каждого — новый домик в районе жилой застройки. В доме было три спальни и две гостиные. Парадную гостиную тоже сделали спальней, а задняя, чьи двустворчатые окна до пола выходили в садик, стала общей комнатой. Таким образом, все четверо подучили по собственной комнате. Наняли прислугу, которая приходила убираться и готовить ужин, в результате каждый платил меньше, чем если б снимал квартирку или комнату в пансионе, к тому же у них был теперь свой дом, и никто не лез в их дела. Ввиду отсутствия склонных к подглядыванию хозяек, Эллистон Смит предался было смутным грезам о безудержной свободе, об «оргиях», когда готовые к услугам девицы и пьяные кутилы вперемешку валяются на кушетках. Пока что, правда, ничего похожего не случилось, однако он не оставлял надежды. Их объединенных финансов хватало всего на несколько бутылок пива, а немногие девушки, которых он знал, отличались непробиваемой респектабельностью, в них не было ни капли загадочного и соблазнительного.

Строительная фирма отказалась продать дом в кредит сразу четырем совладельцам, потребовав, чтобы сделку оформили на кого-нибудь одного. Выбор пал на Эллистона Смита. Он работал помощником мастера в модной дамской парикмахерской, и хозяева, хоть и не без оговорок, за него поручились. Двадцати четырех лет от роду, холост, без связей, не трезвенник, однако воздержан, любящий сын, правда, живущий отдельно (родители проживали в Далстоне), консерватор, но при том член местного отделения Союза в поддержку Лиги Наций, сторонник мистера Уинстона Черчилля и болельщик «Арсенала», любитель кино и не любитель евреев, однако без всяких крайностей и эксцессов, — таков был Эллистон Смит. Он с большим удовольствием принял присягу, потому что увлекался чтением детективов и предвкушал увидеть нечто совершенно захватывающее. Он не догадывался, что все обернется неимоверной скучищей.

Айвор Уильям Дрейк.

Мистер Дрейк грациозно принял Библию в руки; он понимал, что позирует, выругал себя за это понимание, а потом выругал за то, что выругал. В конце-то концов, раз уж ты актер, так и будь им! Какой смысл шаркать ногами или ходить вперевалочку, когда можно выступать с достоинством человека, отдающего себе отчет в том, что от его решения зависит жизнь ближнего?

Тем не менее он опасался, что артистизм натуры будет, скорее всего, досаждать ему на всем протяжении слушания. Любая поза, которую примет обвинитель, любой продуманный жест или мина защитника так и останется в его глазах всего лишь позой, жестом и миной. Он невольно будет оценивать их так же, как игру актеров на сцене, — хорошо сыграно, плохо сыграно, сойдет. Черт возьми, неужели он не способен быть искренним или хотя бы распознать непритворство в других? По лицу у него пробежала раздраженно-сардоническая усмешка — так мог бы усмехнуться сам Ноэл Коуард.[49]

Мистер Айвор Дрейк (Уильям он опускал), двадцати семи лет, принял решение стать актером в девятилетнем возрасте, когда подвыпивший дядюшка повел его посмотреть игру Оуэна Нирса. Он до сих пор хорошо помнил эту сцену: мистер Нирс играл (a deux[50]) с известной актрисой, чью фамилию он запамятовал. Хоуи? Айрис Хои? Его мысли помедлили над забытой фамилией, как бабочка над цветком, и перепорхнули на другое. Бог с ней, с актрисой. Оуэн Нирс орал на партнершу и выглядел безумно красивым. Мистер Айвор Дрейк помнил, как она улыбнулась под занавес. «Попробуй еще раз мне угрожать, мой милый», — произнесла она, и сцена погрузилась во тьму. Теперь-то он был склонен считать, что именно этот мюзик-холльный трюк повлиял на рождение в нем актера, причем повлиял не лучшим образом. Ибо, возвращаясь мыслью к тому воспоминанию, он думал, что Оуэн Нирс в тот раз совсем не играл — всего лишь стоял и красовался на сцене, не более. И мистер Дрейк, став актером, долгие годы недоигрывал: стоял на сцене и красовался, как только мог.

В Драматическом обществе Оксфордского университета он имитировал Джеральда дю Морье до тех пор, пока не взбунтовались даже поклонники. Он умел разминать сигарету и жевать слова в точности как их кумир; он умел очень похоже на мистера Коуарда напеть песенку с хрипотцой; а больше он ничего не умел. В Лондоне, куда он перебрался, ему хватало на жизнь содержания, что выделил отец; а поскольку он во всем следовал моде, его приглашали на мелкие роли.

Однако он честно относился к своему ремеслу и был отнюдь не глуп. Дю Морье умер, и блистательное обаяние мэтра уже не сбивало с толку целое поколение молодых актеров. Дрейк внезапно пробудился. Быть может, слишком внезапно: теперь он переигрывал. В любой роли он выступал словно на подмостках времен Шекспира. Знакомым он заявлял, что игра — это наука, а не искусство, хотя что при этом имел в виду, было неясно. Он часами торчал перед зеркалом — рассматривал собственное лицо, принимал самые необычные позы и следил за своим выражением. Результаты он записывал под номерами: всякой позе соответствовало строго определенное положение подвижных частей лица — бровей, глаз, губ, — и это положение отмечалось, будто на географической карте, с указанием широты и долготы. Линия носа равнялась 0°, правое ухо — Зап., левое — Вост. Таким путем он накопил обширную картотеку, разнеся по карточкам оптимальные выражения лица для передачи всех известных чувств, интенсивность каковых градуировалась по шкале от одного до десяти. Картотека была его самым заветным сокровищем; он продемонстрировал ее паре знакомых, однако те подняли его на смех. Теперь он держал карточки под замком в конторке, однако усердно работал с ними перед каждой репетицией.

вернуться

49

Коуард, Ноэл Пирс (1899–1973) — английский драматург, композитор, актер.

вернуться

50

В паре (фр.).