– Ковач, ты как?

Слабо усмехнувшись, я тотчас же схватился рукой за грудь, прошитую обжигающей острой болью.

– Замечательно, просто замечательно. Где Ортега?

– С ней все в порядке. Ей ввели дозу летинола, чтобы справиться с последствиями шока, и теперь она спит. Извини, что мыдобрались сюда так поздно. – Баутиста махнул в сторону Трепп. – Твоей подружке удалось отыскать меня на Фелл-стрит не сразу. Воспользоваться официальными каналами она отказалась наотрез. Сказала, могут возникнуть кое-какие осложнения. Глядя на то, какую бойню мы здесь устроили, я прихожу к выводу, что она не так уж и ошибалась.

Я обвел взглядом очевидные свидетельства нанесения органических повреждений.

– Точно. У тебя будут проблемы?

Баутиста пролаял смешок.

– Ты надо мной издеваешься? Вторжение без ордера, нанесение органических повреждений невооруженным подозреваемым. А ты что думаешь, твою мать?

– Извини. – Я начал спускаться с ринга. – Быть может, нам удастся что-нибудь придумать.

– Эй, – поймал меня за руку Баутиста. – Эти ребята плохо обошлись с полицейским из Бей-Сити. У нас такое с рук не сходит. Кадмина должны были бы предупредить об этом, перед тем как он совершил такую ошибку.

Не зная, имеет он в виду Ортегу или оболочку Райкера, я промолчал. Покрутив головой и проверяя, насколько серьёзны полученные травмы, я повернулся к Трепп. Та перезаряжала осколочную винтовку.

– Ты собираешься проторчать там всю ночь?

– Уже спускаюсь.

Дослав последний патрон в обойму, Трепп выполнила изящное сальто через перила и полетела вниз. Примерно через метр у неё за спиной расправила крылья антигравитационная упряжь, и Трепп повисла над нами где-то на уровне головы, закидывая винтовку за спину. В длинном чёрном плаще она напоминала ангела преисподней, устроившего небольшой перерыв.

Подкрутив регулировку упряжи, Трепп стала плавно опускаться вниз и наконец коснулась ногами пола рядом с Кадминым. Я захромал ей навстречу. Какое-то время мы молча глядели на изуродованный труп.

– Спасибо, – тихо произнес я.

– Забудь об этом. Я лишь выполняла свои обязанности. Извини, что пришлось привести с собой этих ребят. Но мне была нужна помощь, и очень быстро. Знаешь, что в этих краях говорят об отделе органических повреждений? Самая многочисленная банда. Причем стоит задеть одного, как за него вступаются все. – Трепп кивнула в сторону Кадмина. – Ты собираешься его оставить?

Я вгляделся в лицо Мученика десницы Господа, искаженное внезапной смертью, пытаясь увидеть за ним Лоскутного человека.

– Нет, – сказал я, переворачивая труп так, чтобы открыть затылок. – Баутиста, ты не одолжишь свою петарду?

Полицейский без слов протянул мне бластер. Я приставил дуло к основанию черепа Лоскутного человека и попытался разобраться, чувствую ли я что-нибудь.

– Есть желающие произнести прощальное слово? – невозмутимо спросила Трепп.

Баутиста отвернулся.

– Кончай поскорее.

Если у моего отца и были какие-то замечания, он сохранил их при себе. Вокруг раздавались только крики раненых зрителей, но мне не было до них никакого дела.

Не испытывая абсолютно ничего, я нажал на курок.

Я по-прежнему ничего не испытывал и через час, когда приехавшая Ортега обнаружила меня в цехе загрузки в оболочки. Я сидел на вилах одного из автоматических погрузчиков, глядя на зелёное свечение, исходящее из пустых резервуаров. Шлюз, открываясь, издал мягкий шлепок, за которым последовало жужжание, но я не отреагировал и на это. Даже узнав шаги Ортеги и её голос, когда она тихо выругалась, споткнувшись о спутанные на полу кабели, я так и не обернулся. Я сидел неподвижно, словно отключенная машина.

– Как ты себя чувствуешь?

Повернувшись, я увидел Ортегу, остановившуюся у погрузчика.

– Вероятно, так же, как выгляжу.

– Что ж, выглядишь ты дерьмово. – Протянув руку, она ухватилась за подвернувшуюся кстати решетку – Не возражаешь, если я к тебе присоединюсь?

– Валяй. Тебе помочь?

– Не надо. – Подтянувшись, Ортега повисла на руках, посерев от напряжения. – Хотя, впрочем, не откажусь.

Я протянул ей менее искалеченную руку, и Ортега, крякнув, взобралась на подъемник. Неуклюже опустившись на корточки, она пересела ко мне и потерла плечи.

– Господи, как же здесь холодно. И давно ты тут сидишь?

– С час.

Ортега посмотрела на пустые резервуары.

– Увидел что-нибудь интересное?

– Я думаю.

– О… – Она снова помолчала. – Знаешь, этот летинол, мать его, хуже шокового пистолета. По крайней мере, получив заряд, хотя бы понимаешь, что тебе сделали больно. А летинол убаюкивает. Дескать, все позади, надо просто успокоиться и расслабиться. И вдруг ты спотыкаешься о первый же пятисантиметровый кабель, через который хочешь перешагнуть.

– По-моему, сейчас тебе полагается лежать в постели, – мягко заметил я.

– Как, наверное, и тебе. Завтра на твоем лице вскочат замечательные синяки. Мерсер сделал обезболивающий укол?

– Я в этом не нуждаюсь.

– Ох, какой крутой. А мне казалось, мы с тобой договаривались, что ты будешь бережно относиться к этой оболочке.

Я криво усмехнулся.

– Видела бы ты того, другого.

– Его я тоже видела. Разорвал пополам голыми руками, да?

Я продолжал улыбаться.

– Где Трепп?

– Твоя подружка? Исчезла. Сказала Баутисте что-то насчет конфликта интересов и растворилась в ночи. Баутиста рвет на себе волосы, пытаясь придумать, как выбраться из этой ямы. Не хочешь переговорить с ним?

– Ладно.

Я непроизвольно заерзал. В исходившем от резервуаров зелёном свечении было что-то гипнотическое, и под общим оцепенением, охватившим меня, начинали кружить мысли, наталкиваясь друг на друга, словно акулы, которым бросили корм. Смерть Кадмина, вместо того чтобы принести облегчение, наоборот, лишь запалила в груди медленно горящий бикфордов шнур, ведущий к потребности делать боль. Кто-то должен заплатить за случившееся.

Пусть это станет твоим личным делом.

Но тут все было гораздо хуже. Речь шла о Луизе (она же Анемона), выпотрошенной на операционном столе; об Элизабет Элиотт, зверски зарезанной и не имеющей денег на новую оболочку; об Ирене Элиотт, скорбящей о своем теле, которое носит какая-то крупная деловая шишка; о Викторе Элиотте, раздираемом горечью утраты и оглушенном встречей с вроде бы той же самой и одновременно другой женщиной. Речь шла о молодом чёрнокожем мужчине, встречающем родных в теле белого мужчины средних лет, убитого вредными привычками; речь шла о Вирджинии Видауре, с презрительной надменностью отправляющейся на хранение, гордо вскинув голову и отравляя последней сигаретой легкие, которые ей все равно предстоит потерять, отдав их какому-нибудь состоятельному вампиру. Речь шла о Джимми де Сото, вырвавшему собственный глаз среди грязи и пожаров Инненина, и о миллионах, подобных ему, раскиданных по всему Протекторату, сколоченному наспех скопищу человеческого материала, выброшенного на помойку истории. Кто-то должен заплатить за всех них, а также за многих других.

Чувствуя легкое головокружение, я неуклюже слез с подъемника и помог спуститься Ортеге. Тяжесть её тела причинила моим изувеченным рукам сильную боль, не шедшую ни в какое сравнение с внезапным леденящим осознанием того, что нам осталось провести вместе считанные часы. Не знаю, откуда взялась эта мысль, но она прочно поселилась в незыблемом основании моего сознания, которому я привык доверять больше, чем логическим рассуждениям. Мы вышли из цеха загрузки оболочек, держась за руки, и не замечали этого до тех пор, пока не столкнулись в коридоре нос к носу с Баутистой, после чего непроизвольно отпрянули друг от друга, словно устыдившись.

– Я тебя повсюду искал, Ковач. – Если у Баутисты и возникли какие-то мысли по поводу нашего хождения, взявшись за руки, он оставил их при себе. – Твоя подружка-наемница смылась, предоставив убирать за ней грязь.