Я стоял, не в силах оторвать глаз от отпечатков пальцев, зачарованный собственными мыслями. Кто-то смотрел в этот объектив недавно, совсем не два столетия назад. Но очень недолго. По минимальному искажению слоя пыли можно было предположить, что клавишами настройки воспользовались один раз. Подчиняясь внезапному порыву, я подошел к телескопу и проследил за трубой, наведенной на горизонт, теряющийся в расползающейся дымке. На большом расстоянии и при таком угле возвышения в прибор будет виден клочок чистого неба километрах в двух над океаном. Словно во сне я склонился к окуляру. В центре поля зрения виднелась серая точка. Я заморгал, пытаясь сосредоточить на ней взгляд, но она расплывалась на фоне бескрайней голубизны. Оторвавшись от окуляра, я снова взглянул на панель управления и, отыскав колесико регулировки фокусного расстояния, принялся лихорадочно его крутить. Опять прильнув к окуляру, я увидел, что серая точка стала резкой, заполнив собой почти все поле зрения. Я медленно выпустил выдох, жалея о том, что все-таки не покурил.

Дирижабль завис в воздухе гигантским китом, сытым и довольным. Должно быть, он насчитывал в длину не меньше нескольких сотен метров; нижняя половина корпуса вздувалась опухолями кабин, из которых торчали взлетно-посадочные площадки. Я понял, на что смотрю, ещё до того, как нейрохимия Райкера добавила последнюю толику увеличения, и я смог различить на залитой солнцем обшивке большие буквы: «Голова в облаках».

Учащенно дыша, я отошел от телескопа. Когда моё зрение вернулось к нормальной фокусировке, я снова увидел Мириам Банкрофт. Она стояла рядом с недоделанным планером, уставившись на меня. Наши взгляды встретились, и я едва не вздрогнул. Уронив руку на панель управления телескопом, я сделал то, что должен был сделать Банкрофт перед тем, как размозжить себе голову: ткнул клавишу стирания памяти. Цифры, в течение последних семи недель державшие телескоп наведенным на дирижабль, заморгав, погасли.

В жизни мне не раз приходилось чувствовать себя дураком, но ещё никогда таким полным, как сейчас. Неопровержимая улика спокойно торчала на самом виду и ждала, когда её возьмут. Её упустила полиция вследствие спешки, незаинтересованности в ходе расследования и отсутствия необходимых знаний; её упустил Банкрофт, потому что телескоп давно стал неотъемлемой частью его мира, и он смотрел на него, не замечая. Но у меня не было никаких оправданий. Я стоял на этом самом месте неделю назад и видел перед собой два конфликтующих объекта реальности. Банкрофт утверждал, что уже несколько столетий не смотрел в телескоп, и в то же время следы на пыльной поверхности неопровержимо свидетельствовали, что прибором пользовались совсем недавно. И меньше чем через час Мириам Банкрофт поставила все на места, заявив: «Пока Лоренс таращился на звезды, кое-кто не отрывал взгляда от земли». Тогда я подумал про телескоп; мой рассудок возмутился против вялой сонливости, вызванной недавней загрузкой, и попытался меня предупредить. Но я, ещё не пришедший в себя, не успевший привыкнуть к новой планете и новому телу, отмахнулся от предостережения. Последствия выгрузки дали себя знать.

Мириам Банкрофт стояла на лужайке под балконом, не отрывая от меня взгляда. Отступив назад от телескопа, я натянул на лицо маску спокойствия и вернулся в кресло. Банкрофт, поглощенный образами, которые я вероломно подкинул в его сознание, похоже, не заметил моего недолгого отсутствия.

Но теперь мой собственный рассудок пришел в движение и понесся по широким дорогам, открывшимся благодаря списку Ортеги и футболке с резолюцией номер 653. Обреченное спокойствие, которое я испытывал в Эмбере два дня назад, нетерпеливое желание поскорее продать Банкрофту мою ложь, вызволить Сару и покончить со всем этим исчезло. Все было связано с «Головой в облаках», в том числе и сам Банкрофт. Не вызывало никакого сомнения, что он был там вечером накануне своей гибели. И в том, что произошло на дирижабле, крылась причина его смерти на вилле «Закат» несколько часов спустя. Вот эту-то истину и пыталась так отчаянно скрыть Рейлина Кавахара.

Отсюда следовало, что мне предстояло отправиться на «Голову в облаках».

Подняв стакан, я глотнул коктейль, не ощущая вкуса. Позвякивание кубиков льда вывело Банкрофта из оцепенения. Вздрогнув, он поднял голову, словно удивляясь, что по-прежнему видит меня здесь.

– Пожалуйста, извините, мистер Ковач. Нужно время, чтобы осмыслить сказанное вами. Я перебрал столько самых разных сценариев, но мне даже в голову не приходило что-то настолько простое. Настолько вопиюще очевидное. – В его голосе прозвучало отвращение к самому себе. – На самом деле, не нужно было нанимать следователя из бывших чрезвычайных посланников. Достаточно было просто посмотреть на себя в зеркало.

Поставив стакан, я встал.

– Вы уходите?

– Если у вас больше нет вопросов. Лично я считаю, что вам необходимо какое-то время, чтобы прийти в себя. Если я понадоблюсь, вы сможете найти меня в «Хендриксе».

На пути к выходу в парадном холле я столкнулся нос к носу с Мириам Банкрофт. На ней был тот же комбинезон, в котором она работала на лужайке, волосы перехватывала дорогая статическая защелка. В одной руке Мириам несла цветочный горшок на шпалере держа его будто фонарь в ненастную ночь. По шпалерам ветвились длинные побеги цветущего мученического сорняка.

– Вы…

Она осеклась.

Я шагнул к ней, входя в зону мученического сорняка.

– Все кончено, – сказал я. – Я зашел так далеко, как только мне позволяла совесть. Ваш муж получил ответ, но это неправда. Надеюсь, это удовлетворит и вас, и Рейлину Кавахару.

Когда я произнес это имя, потрясенная Мириам Банкрофт приоткрыла рот. Это стало единственным указанием на брешь, пробитую в её самообладании. Но большего мне и не требовалось. Я ощутил потребность сделать что-нибудь жестокое; потребность, настойчиво поднимавшуюся из темных забытых глубин гнева, служивших эмоциональными резервами.

– Я никогда не думал, что Рейлина может быть хороша как любовница. Хотя, возможно, дерьмо притягивается к дерьму. Надеюсь, в постели она лучше, чем на теннисном корте.

Мириам Банкрофт побледнела как полотно, и я приготовился получить пощечину. Вместо этого она натянуто улыбнулась.

– Вы ошибаетесь, мистер Ковач.

– Да, со мной это случается часто. – Я сделал шаг, обходя её. – Прошу меня извинить.

Не оглядываясь, я пересек холл и вышел на улицу.

Здание представляло собой пустую скорлупу: огромное пространство заброшенного склада с одинаковыми сводчатыми окнами и белыми колоннами, отстоящими друг от друга на десять метров. Тускло-серые блоки потолка были усилены скрещивающимися железобетонными балками. Пол из голого бетона, но отлитый безупречно ровно. Резкий свет, проникающий через окна, не смягчался кружащейся пылью. Воздух был прозрачным и холодным.

Приблизительно в середине здания, насколько я мог определить, стояли простой стальной стол и два неудобных стула, расставленные словно для партии в шахматы. На одном стуле сидел высокий мужчина с холеным, загорелым лицом. Он выстукивал по крышке стола быстрый ритм, как будто у него в голове звучал джаз из вживленной акустической системы. Совершенно не к месту мужчина был одет в синий хирургический халат и медицинские тапочки.

Выйдя из-за колонны, я прошел по ровному бетону к столу. Подняв взгляд, мужчина кивнул, нисколько не удивленный.

– Привет, Миллер, – сказал я. – Не возражаешь, если я сяду?

– Мои адвокаты вытащат меня отсюда через час после того, как вы предъявите обвинения, – небрежно заметил Миллер. – А то и раньше. Приятель, вы совершаете большую ошибку.

Он продолжал выбивать джазовый ритм. Его взгляд скользнул куда-то поверх моего плеча, словно Миллер увидел что-то интересное в одном из стрельчатых окон. Я улыбнулся.

– Очень большую ошибку, – повторил он.

Протянув ладонь, я вежливо накрыл его руку, обрывая дробь. Голова Миллера резко дернулась назад, как у рыбы, пойманной на крючок.