– Хромоножки.

– Она только чуть-чуть прихрамывает.

– Она никогда рта не раскрывает.

– Но зато когда раскроет, то показывает прелестнейшие зубки.

– Генриетта!..

– Ведь вы сами предоставили мне выбор.

– Увы, да!

– Подчиняйтесь же ему без возражений.

– О, я подчинился бы даже фурии, если бы вы ее выбрали!

– Лавальер кротка, как овечка. Не бойтесь, она не станет противиться, когда вы ей объявите, что любите ее.

И принцесса захохотала.

– Вы оставите мне дружбу брата, постоянство брата и благосклонность короля, не правда ли?

– Я оставлю вам сердце, которое бьется только для вас.

– И вы полагаете, что наше будущее обеспечено?

– Надеюсь.

– Ваша мать перестанет смотреть на меня как на врага?

– Да.

– А Мария-Терезия не будет больше говорить по-испански в присутствии моего мужа, который не любит слышать иностранную речь, так как ему все кажется, что его бранят?

– Может быть, он прав, – проговорил король.

– Наконец, будут ли по-прежнему обвинять короля в преступных чувствах, если мы питаем друг к другу только чистую симпатию, без всяких задних мыслей?

– Да, да, – пробормотал король. – Правда, станут говорить другое.

– Что еще, государь? Неужели нас никогда не оставят в покое?

– Будут говорить, – продолжал король, – что у меня очень дурной вкус. Ну, да что значит мое самолюбие перед вашим спокойствием?

– Моей честью, государь, хотите вы сказать, честью нашей семьи. И притом, поверьте, вы напрасно заранее настраиваете себя против Лавальер; она прихрамывает, но она, право, не лишена некоторого ума. Впрочем, к чему прикасается король, то превращается в золото.

– Помните, Генриетта, что я еще у вас в долгу, вы могли бы заставить меня заплатить гораздо дороже за ваше пребывание во Франции.

– Государь, к нам подходят… Еще одно слово.

– Слушаю.

– Вы благоразумны и осмотрительны, государь, но вам теперь придется вооружиться всем вашим благоразумием и всей вашей осмотрительностью.

– О, с сегодняшнего же вечера я примусь за свою роль, – со смехом воскликнул Людовик. – Вы увидите, что у меня есть призвание к роли пастушка. У нас сегодня после обеда большая прогулка в лес, а потом ужин и в десять часов балет.

– Я знаю.

– Итак, сегодня же вечером мое любовное пламя взовьется выше наших фейерверков и будет гореть ярче плошек нашего друга Кольбера. У королев и у принца от его блеска глаза заболят.

– Будьте осторожны, государь!

– Боже мой, что же я сделал?

– Мне придется взять назад похвалы, которые я вам только что расточала… Я назвала вас благоразумным, осмотрительным… А вы начинаете с такого безумства! Разве страсть может загореться в одно мгновение, как факел? Разве такой король, как вы, сможет сразу, без всякой подготовки, пасть к ногам такой девушки, как Лавальер?

– Генриетта, Генриетта! Я ловлю вас на слове… Мы еще не начали кампанию, а вы уже нападаете на меня.

– Нет, я только предостерегаю вас. Пусть пламя разгорается постепенно, понемногу, а не мгновенно. Если вы проявите такой пыл, никто не поверит, что вы влюбились, а подумают, что вы помешались, если только сразу не разгадают всей вашей игры. Люди иногда не столь глупы, как кажутся.

Король принужден был признать, что принцесса мудра, как ангел, и хитра, как дьявол.

Он поклонился.

– Хорошо, пусть будет так, – согласился он. – Я обдумаю план атаки. Генералы, например, мой кузен Конде, пожелтеют, сидя над своими стратегическими картами, прежде чем двинут с места хоть одну из тех пешек, которые зовутся армейским корпусом; я хочу составить план всей кампании. Вы знаете, что Страна Нежных Чувств разделена на множество областей. Ну вот, я прежде всего остановлюсь в деревне Ухаживаний, на хуторе Любовных Записочек, а потом уже направлюсь по дороге к Откровенной Любви. Тут путь ясен, вы знаете. Мадемуазель Скюдери никогда бы мне не простила, если бы я перескочил через станцию.

– Вот теперь мы на верном пути, государь. Но не пора ли нам расстаться?

– Увы, пора; нас все равно разлучат.

– Действительно, – сказала Генриетта, – сюда торжественно несут сфинкса мадемуазель де Тонне-Шарант, под пение труб, как принято на охотничьих праздниках.

– Значит, решено: сегодня, во время прогулки по лесу, я проберусь в чащу и, застав Лавальер одну, без вас…

– Я ее удалю от себя. Это уж моя забота.

– Прекрасно! Я пойду к ней при всех ее подругах и пущу в нее первую стрелу.

– Только цельтесь хорошенько, не промахнитесь, попадите прямо в сердце, – засмеялась принцесса.

Тут она рассталась с королем и пошла навстречу веселому кортежу, шествовавшему с трубными звуками, восклицаниями и подобающими случаю церемониями.

После обеда, окончившегося около пяти часов, король ушел к себе в кабинет, где его ожидали портные. Предстояла примерка знаменитого костюма Весны, над которым трудилось множество придворных художников.

Все роли балета были уже разучены участниками представления. Королю хотелось сделать сюрприз. Как только он покончил с делами, он сейчас же послал за своими двумя церемониймейстерами, Вильруа и Сент-Эньяном. Оба они заявили, что ждут лишь его приказа, что все готово и можно начинать. Нужно только, чтобы погода была хорошая и вечер теплый.

Король открыл окно. Золотистые облака скользили над верхушками деревьев. Выплывала луна. Зеленые зеркальные пруды покоились как завороженные. Лебеди, сложив крылья, дремали на воде, словно суда на якорях.

Взглянув на эту дивную картину, король тотчас же отдал приказ, которого ожидали господа де Вильруа и де Сент-Эньян. Но исполнить его надо было по-царски. А для этого оставалось разрешить еще один вопрос. Людовик XIV и задал его:

– Есть у вас деньги?

– Государь, – отвечал Сент-Эньян, – мы уже сговорились с господином Кольбером.

– Отлично.

– Господин Кольбер сказал, что он явится к вашему величеству, как только ваше величество изъявит желание продолжать праздники.

– Хорошо, пусть придет.

Казалось, что Кольбер подслушивал у дверей. Он вошел в комнату, как только король произнес его имя.

– Очень приятно, господин Кольбер, – приветствовал его король. – А вы, господа, приступите к исполнению своих обязанностей.

Сент-Эньян и Вильруа откланялись. Король сел в кресло около окна.

– Я танцую сегодня в балете, господин Кольбер, – сообщил он.

– Значит, завтра, государь, я должен платить по счетам.

– Почему?

– Я обещал поставщикам оплатить их счета на другой день после балета.

– Ну что же, господин Кольбер, если обещали, так и платите.

– Прекрасно, государь. Только для того, чтобы платить, нужны деньги, как говаривал господин де Ледигьер.

– Как? А те четыре миллиона, которые обещал господин Фуке, разве они еще не внесены им? Я и забыл спросить вас об этом.

– Государь, они были у вашего величества в назначенный час.

– Ну?

– Государь, цветные стекла, фейерверк, скрипки и повара съели эти четыре миллиона в одну неделю.

– Как, все целиком?

– До последнего су. Каждый раз, когда ваше величество приказывали устроить иллюминацию по берегам большого канала, сгорало столько масла, сколько содержится воды во всех бассейнах.

– Ладно, ладно, господин Кольбер. Значит, у нас нет больше денег?

– У меня больше нет, но у господина Фуке есть.

И лицо Кольбера осветилось злобной радостью.

– Что вы хотите сказать? – спросил Людовик.

– Государь, мы уже взяли у господина Фуке шесть миллионов. Он дал их так охотно, что, наверное, не откажется дать еще, если понадобится. Теперь как раз ему пришло время раскошелиться.

Король нахмурил брови.

– Господин Кольбер, – проговорил он, отчеканивая слова, – я держусь другого мнения. Я не хочу ставить в затруднительное положение моего верного слугу. Господин Фуке уже выдал шесть миллионов в течение недели, это достаточная сумма.