Первым укреплением, вставшим на пути движения польского войска, была крепость Остров. Взяв ее в осаду, войска Батория три дня вели по ней массированный пушечный обстрел, пока она наконец не сдалась. Остервенелые наемники разграбили и уничтожили крепость едва ли не до основания, после чего продолжили путь к Пскову, до коего оставалось уже чуть более пятнадцати верст…
Тем временем выступивший из Витебска Христофор Радзивилл и оршанский староста Филон Кмита по приказу Батория уже месяц разоряли все на своем пути в Ржевской земле и, оставляя после себя лишь черную выжженную землю, подступили к Старице. По Смоленской земле они идти не решились, пока там стоял с полками Хворостинин.
Крестьянские избы догорали, охваченные бушующим пламенем. Едкий черный дым, клубясь, вместе с огненными искрами столбом тянулся к небу. Пепел и сажа подобно снегу укрыли все на многие версты. Конный литовский отряд уже двинулся дальше, не оставив в деревне ничего — все предали огню, жителей, что не успели убежать, резали без разбора.
Христофор Радзивилл выехал верхом на крутой берег Волги, огляделся. Позади небо над всем окоемом было черным от дыма и светилось кроваво-красным заревом. Тяжкий запах гари преследовал Радзивилла и его конный отряд, казалось, они сами им пропитались до основания. И его, предводителя этого опустошающего русские земли рейда, спустя годы неспроста назовут Перуном, поминая его страшный «подвиг».
Теперь же перед ним показалась сама Старица, опоясанная мощной каменной стеной.
— Говорят, там сейчас сам царь! — хищно оскалившись, проговорил подъехавший к нему Кмита, весь черный от копоти, — ежели бы мы только смогли его выманить!
Но Радзивилл хорошо понимал, что это невозможно и что к осаде его отряд нисколько не готов. Охота за царем может обернуться гибелью для всего отряда и для него самого. Держа поводья, он, щурясь, глядел на город, на венчавшие город купола Успенского монастыря, главной старицкой святыни…
Там, во тьме и тишине, молился Иоанн пред иконой Богородицы. Все сложнее стоять на коленях, тело все больше одолевают слабость и боли, но Иоанн, превозмогая страдания, отбивает поклоны, крестится и пристально глядит в усталый и печальный лик Богородицы. Младенец-сын на руках ее, воздев два перста, тяжело и холодно взирает с иконы на молящего о заступе русского царя…
— О Многострадальная Матерь Божия, Превысшая всех дщерей земли, по чистоте своей и по множеству страданий, тобою на земли перенесенных, прими многоболезненные воздыхания наши и сохрани нас под кровом твоей милости! — шептал Иоанн, осеняя себя крестом и кланяясь в пол.
Уже видел он дым от сожженных литовцами деревень. Так далеко враг еще не пробирался в его владения. Уже подняты все ратные, уже изготовилась Старица к обороне. Двор, сыновей и молодую жену он уже тайно отправил в слободу. Бояре, что были здесь же, стоят во всеоружии, готовы выступать против литовского отряда…
— Разоряйте вокруг Старицы все селения! — командовал Христофор Радзивилл своим ратным. — Уклоняйтесь от боя с московитами!
…Еще два месяца будет продолжаться этот страшный рейд Христофора Радзивилла. Литовцы, опасаясь стычки с царскими отрядами, отойдут к Торопцу, выжгут и там все вокруг на многие версты, разорят окрестности Старой Руссы, возьмут этот город, который защищал малочисленный гарнизон, и подвергнут его уничтожению. Затем они двинутся к Порхову, в конце октября возьмут его в осаду, но вскоре получат приказ присоединиться к королевскому войску под Псковом, куда они, оставив Порхов, тут же отступят.
— Ужаснемся мы от рока твоего, да возрадуемся силе твоей и крепости духа. Прости жестокость нашу, лишь в твоих силах ее усмирить. О Великая Владычица, вознеси молитвы наши до Господа и замоли за нас пред ним греховные деяния наши. Избавьте нас от смерти внезапной и зла всякого. Озарите ум наш и проводите нас ко спасению, — все исступленнее молится русский царь, касаясь лбом холодного пола. Все страшнее, кажется, суровый взгляд Младенца-Спасителя на иконе…
…Тем временем дни Нарвы, осажденной шведами, были сочтены. Смолкла наконец многодневная непрерывная канонада шведских пушек, уничтожившая стены Нарвы и вместе с ними весь город, в коем уже не осталось невредимых зданий. Большинство населения и едва ли не все защитники погибли под этим страшным обстрелом.
Понтус Делагарди, легендарный полководец, полностью выбивший русские войска из Лифляндии, ежась от промозглого морского ветра, сидя на великолепном гнедом жеребце, глядел сквозь плотную пелену порохового дыма. Обрушенные городские стены зияли страшными дырами, обнажившими жалкие чадящие дымом руины домов. От православных храмов, выгоревших или уничтоженных снарядами, остались одни остовы. Такой досталась ему уничтоженная славная Нарва, последний порт России в Балтийском море. Осталось дело за малым, и шведские ландскнехты и наемники, готовые броситься на раскрытый перед ними город, ждут лишь приказа. И Делагарди, вытерев нос белоснежным платком, махнул рукой.
Шведское войско с яростным криком ворвалось в Нарву сквозь разрушенные стены. На разбитых, заваленных обрушившимися домами улицах еще завязывались короткие стычки с немногочисленными защитниками города, которым ничего не оставалось, кроме как драться насмерть, но их убивали на месте, страшно обезображивая трупы, ибо каждый считал своим долгом пронзить мечом или ударить алебардой даже мертвое тело.
Город наполнился страшными воплями и криками, детским плачем и звуками выстрелов. Даже у соратников непобедимого Делагарди, повидавших немало на своем веку, стыла кровь в жилах от этих страшных звуков — это был ад на земле…
Русских убивали в домах и на улицах, охотясь на них, словно на диких зверей. Наемник с коротким мушкетом, увидев выбежавшую из-за угла разрушенного здания женщину с ребенком на руках, резво вскинул свое оружие и выстрелил. Ту круто развернуло на месте, и она, как подкошенная, рухнула на мощенную камнями землю. Ребенок, еще грудной младенец, выпавший из ее рук, пищал возле ее трупа, пока наемник неспешно заряжал свой мушкет. Выстрел прекратил детский плач, и наемник, обыскав труп женщины, старательно переступая через разлившуюся из-под нее лужу крови, двинулся дальше, так ничего и не найдя у нее.
Поодаль старика московита забивали до смерти тяжелыми сапогами трое шведских воинов. Еще чуть дальше расстреливали целую семью.
Иностранные купцы, трясясь, прятались в погребах и выгребных ямах. Многие, не пожелав покинуть свои дома, куда они снесли весь свой товар, были убиты вместе с московитами.
— Я иудей! Я могу показать, где спрятались московиты! Могу показать! Не убивайте! — кричал кудрявый седовласый еврей, коего оттаскивали куда-то в сторону два наемника. Его прикончили тут же…
Разбитый, устланный трупами и обильно политый кровью — таким достался шведам город. Делагарди, вымученно улыбаясь, принимал от соратников поздравления. Нарва была захвачена, и в самом городе в страшной резне было истреблено более десяти тысяч человек…
— Огради меня, Господи, силой Честного и Животворящего Твоего Креста, сохрани меня от всякого зла. Ослабь, оставь, прости, Боже, прегрешения наши, вольные и невольные, как в слове и в деле, как в ведении и не в неведении, — шептал, задыхаясь, царь, и уже молитва его сопровождалась глухими стонами. Сил не осталось…
Неспокойно и в Пермской земле, откуда пришло послание от Строгановых — после очередного нападения на их владения сибирского хана Кучума, также жаждущего войны с Россией, на борьбу против власти Иоанна встали целые народы — мордва, чуваши, ханты, манси. Они сжигали русские деревни во владениях Строгановых, нещадно, остервенело резали селян — чужаков, пришедших на их земли. Восстание быстро распространилось по Приволжью и, как доносят, уже блокированы повстанцами Свияжск, Казань, Чебоксары. Строгановы просят о военной помощи, да где ее взять? Все силы сейчас направлены на войну с Баторием…
Благо ногайского бия Уруса удалось склонить к миру. Но и здесь все было на грани провала. Приехал одноглазый казак, привез перепуганного, отощавшего Пелепелицына и ногайского пленника. Стоял казак, довольный собой, ждал награды для своего атамана — Ивана Кольцо. А Пелепелицын начал кричать на все подворье, что де казаки посекли все посольство Уруса, что быть войне. Щелкалов, полумертвый от страха, прибежал тогда к Иоанну. Государь не стал гневаться — поручил ногайского пленника наградить, принять во дворце, доказать ему, что великий князь не желает войны с Урусом. Дабы ногайцы уверовали в государевы слова, он велел одноглазого казака объявить «вором» и отрубить ему голову прямо на подворье Посольского приказа, на глазах ногайского пленного, что и поспешили исполнить. Ухмыляясь, глядел ногаец, как мучившего его всю дорогу казака укладывают на сруб, но подивился его мужеству. Казак прочел молитву, перекрестился и, отдав все оружие, покорно лёг на плаху. Когда же окровавленная голова его откатилась в сторону, ногаец не упустил мгновения и что есть силы ударил ее ногой так, что голова отлетела за ограду подворья.