Но он не ведал, что в то же самое время толпа атакующих под огнем противника с трудом пробралась через руины стены и уперлась в обвал стены и выкопанный за ним ров. А за этим рвом стояли выстроенные минувшей ночью укрепления, за коими укрылись русские ратники. Отсюда на головы воинов Батория дождем сыпались стрелы, пули и камни. Ратные и ополченцы, выстроившись плотной стеной, приняли на себя удар напирающей толпы противника и каким-то чудом удерживали это людское море.

И вот на глазах короля и его свиты в захваченную немецкими наемниками Свиную башню ударил крупный снаряд, фонтаном хлынули во все стороны каменные обломки, часть башни тут же обрушилась. За ней ударил еще один снаряд, за ним третий, четвертый. Замерев, Баторий наблюдал из своего лагеря, как набитая его ратниками башня гибнет от выстрелов русских пушек. Тут же исчезли поднятые над ней королевские знамена.

Наблюдал за этим издали и сидящий на коне облаченный в панцирь Иван Шуйский.

— Хорошо бьют пушкари, ай хорошо! — воскликнул он. Это стреляло с Похвальской башни одно из крупнейших орудий — «Барс». Свиная башня, обезглавленная, покосившаяся, все еще стояла, и враг продолжал ее защищать. «Барс» умолк, но вскоре башню словно встряхнуло, и из-под нее едва ли не до самых небес хлынул страшный столб пламени, и башня, объятая огнем, окончательно разрушилась, погубив всех, кто находился в ней — это русскими ратниками взорваны были заложенные под башней бочки с порохом.

Михайло, как завороженный, какое-то время глядел на эту ужасающую своей невозможностью картину, увидел, как под бесконечным градом камней и пуль, что летели со стен, начало пятиться польское войско. В первых рядах увидел он атамана Черкашенина, что гвоздил окровавленной саблей направо и налево, увидел монахов, что с оголенными клинками, воодушевляя ратных на подвиг, тоже бились с противником. Вот и Иван Шуйский, спешившись, стоит с оголенным клинком среди защитников, и яростный крик его тонет в страшном шуме сражения. Но Михайло видит и понимает, что воевода зовет защитников в атаку, и вот он сам уже, выхватив саблю, спешит вниз по боевому ходу башни.

А русское войско хлынуло, ринулось на врага, как прорвавшаяся сквозь плотину вода. И вот уже им навстречу летят пули, сбивают защитников с ног. Михайло уже слабо осознавал, что происходит, хотя и слышал подле себя свист вражеских пуль. Перепрыгнув через чей-то труп, он бросился в ров, тут же столкнулся с кем-то из литовских ратников, рубанул вкось и двинулся дальше. Другой, бросив оружие, поднял вверх руки, желая сдаться в плен, но Михайло в нахлынувшей на него ярости разрубил ему голову. Ринулся вдоль рва и едва не зарубил своего — не сразу разглядел из-за стелющегося по земле едкого дыма.

Когда он, скользя по грязи, пытался вылезти из рва, его кто-то из старших схватил за руку и потащил в город. Михайло и не сразу понял, что началось отступление. Еще не придя в себя после битвы, он в полузабытьи помогал таскать многочисленных раненых, копаясь в куче окровавленных тел…

Усталость скосила его внезапно, когда он, грязный, оборванный, присел на землю и прислонился спиной к стене одного из домов. Лишь тогда, поглядев на свои черные от запекшейся крови руки, на реющие над башнями стяги Русского царства, Михайло осознал, что псковский гарнизон отбил первый штурм.

Среди всех этих тревожных событий, к коим было приковано внимание всей страны, случилось еще одно. Митрополит Антоний по состоянию здоровья просил государя дозволить ему оставить свой высокий пост и удалиться на покой в какую-нибудь обитель. К счастью, Иоанн очень скоро удовлетворил его просьбу, и Антоний, покинув митрополичьи палаты, отправился в Новоспасский монастырь…

Иов лично вышел к воротам встречать бывшего владыку. Немощный грузный старик уже едва мог передвигаться сам, его на носилках внесли в обитель, уложили Антония в уготованной для него келье на обыкновенный топчан, где в тот же день Иов провел над ним обряд пострижения. Приняв схиму, Антоний наконец удоволенно улыбнулся, обретя долгожданный покой…

Иов, стоя подле ложа Антония, изучал глазами бывшего владыку. Он уже ведал, что очень скоро епископы изберут нового митрополита (говорят, им станет игумен Хутынского монастыря Дионисий, коего хотят поставить ближайшие советники государя — очередной ставленник правящих кругов!) и что никому сейчас в стране, охваченной пожаром войны, нет дела, кто там возглавит Русскую церковь, при Антонии окончательно подчинившуюся государю. Потому мало кто и заметил уход немощного митрополита.

Он был удобным владыкой для государя, ибо подчинялся во всем его воле. Но, быть может, Антоний и сам понимал, что, лишая Церковь обширных земель, он помогал истощенной длительной войной державе столь необходимыми для нее богатствами?

Ему не досталась ни слава великого книжника — митрополита Макария, ни слава борца против произвола опричнины Филиппа. И тем не менее в столь тяжелое и страшное время он был духовным главой России. Именно он благословлял рать, победившую крымского хана при Молодях. Он способствовал переносу мощей святого князя Михаила Черниговского в Архангельский собор, когда Москва только лишь возрождалась после татарского разорения (можно лишь представить, сколь важным было это событие для всех в столь трудное время). При нем свершилось явление Казанской иконы Божьей Матери, которая скоро станет одной из главных русских святынь.

Он ходатайствовал перед государем, дабы освободить от пошлин мелкие и бедные обители. Сколь еще успел он свершить за время своего владычества?

А сколь пришлось ему вытерпеть? Как далось ему решение покориться воле государя и благословить на царствование татарина Симеона Бекбулатовича? Как пережил он тщательные допросы государевых людей, когда разоблачен был заговор Тулупова и Умного? Как жилось ему, когда он помогал стране выстоять против многочисленных врагов, а за спиной называли его лизоблюдом государевым?

Жизненных сил бывшему владыке хватило ненадолго. Уже спустя несколько месяцев после пострижения в Новоспасском монастыре он скончался. Накануне он долго беседовал с игуменом Иовом.

— Лишь бы Русь выстояла… Победы над врагами… не застану… не… застану, — произнес Антоний слабым голосом.

— Ты содеял достаточно для этой самой победы, — утешил его Иов. — И мы все будем помнить о том.

Антоний улыбнулся слабо и закашлялся. Дыхание его было едва слышным и хриплым. Поглядев в потолок, Антоний произнес уже едва различимо:

— Молитесь… обо… мне…

— И ты молись за нас перед самим Господом Богом, владыка, — наклонившись к нему, молвил Иов. Он увидел, как вытянулся Антоний, вздохнул хрипло и застыл, уставившись старческими выцветшими глазами куда-то вверх. Иов прислушался, но не уловил дыхания старика. Медленно выпрямившись, он произнес, осеняя себя крестом:

— Упокой, Господи, душу раба Твоего Антония, и прости ему вся согрешения вольная и невольная, и даруй ему Царствие Небесное.

И лёгким движением руки навеки закрыл ему очи…

Приезд в польский лагерь под Псковом Христофора Радзивилла, вернувшегося из его опустошительного похода на русские земли, был большим событием. Литовские воеводы во главе с Николаем Радзивиллом Рыжим выехали ему навстречу.

Христофор Радзивилл, с похудевшим, иссушенным ветрами ликом, поросший волосами и бородой, ехал во главе конного отряда. Ратники его, такие же изможденные, как и он, тянулись следом за ним.

Николай Рыжий, счастливо улыбаясь, слез с коня и, несмотря на ледяной ветер и сыплющуюся с неба редкую снежную крупу, стянув меховую шапку, обнажил лысую, покрытую мелкими коричневыми пятнами голову. Сопровождавшие его литовские воеводы прятали ухмылки.

— Он так гордится своим сыном, словно он разбил огромное войско московитов и пленил самого царя, — шептались они меж собой.

Христофор Радзивилл, подъехав к отцу, тоже слез с коня, и они крепко обнялись.