На могиле установили деревянный крест. И подле этого креста под сыплющимся снегом Ермак выступил перед толпой казаков.

— Совершили мы великий подвиг, братья мои! Взяли мы главный город сибирского хана, погнали его самого отсюда прочь! Ныне надобно думать, братья, как удержать то, что успели мы захватить! Взять награбленное и уйти отсюда теперь мы не имеем права! — Он указал на стоявший подле него деревянный крест. — Ведь земля эта щедро обагрена кровью наших товарищей!

Казаки молча слушали, стягивали с голов шапки, крестились. Они уже понимали, что скажет их атаман. А Ермак все говорил о братстве и товариществе, об оставшихся малых силах, о татарах, кои еще сильны, о языческих племенах, в большом числе населявших эту землю, и всех их надобно подвести под высокую государеву руку. Это означало одно — Ермак продолжит управлять этим краем и местными племенами от имени государя Иоанна Васильевича. И казаки, едва не сломленные тяжелыми потерями и безысходным своим положением, покорно согласились на это.

— Да будет так, атаман! — ответил Никита Пан, кивая, и следом за ним загудели голоса:

— За тобою пойдем, атаман!

— Будет так!

Ермак с благодарностью поклонился казачьей толпе и, лишь подняв глаза, увидел тяжелый, сумрачный взгляд Ивана Кольцо.

Ермак понимал, кто должен был стать его главным соратником вместо погибшего Брязги из тех, кто пользуется среди казаков большим уважением — Иван Кольцо. Но вместо того все больше выявлялось меж ними соперничество. Кольцо, упрямый и жесткий, не признавал власть Ермака над собою, атаман хорошо это понимал, и также понимал, что без Брязги ему в одиночку будет тяжко бороться с крутым нравом Ивана. А воля атамана должна быть для всех едина, иначе раскола в казачьем войске не миновать.

И, отдавая под командование Ивану конный отряд, который должен был прийти в нужное мгновение на помощь «гуляй-городу», Ермак очень рисковал. Но таким образом он убивал двух зайцев — выказывал свое доверие Ивану Кольцо и одновременно желал убедиться в его преданности. Кольцо свою верность доказал — пришел, когда нужно, на помощь, и сам едва не погиб в тяжелой сече. Тем не менее после этого сражения, пока казаки готовились к похоронам погибших, меж Ермаком и Иваном состоялся напряженный разговор.

— Иван, пойми, ежели не обратимся мы за помощью к государю, мы и края не удержим, и сами погибнем!

Ермак и Кольцо сидели в шатре одни, черные от запекшейся на лицах и одежде крови. Глаза Ивана, как и золотая серьга в его ухе, ярко мерцали во мраке шатра.

— Понравилось тебе, видать, государевым холопом быть! Ты и нас к тому подводишь? — хищно оскалившись, ответил Кольцо.

— Я лишь говорю о том, что у нас большие потери. И нам не устоять против Кучума. Он собирает силы, дабы вернуться и вновь ударить по нам. Долго мы простоим здесь без припасов и военной помощи? Зима только началась… И тут не бескрайняя степь, где ты легко сможешь укрыться от врагов!

— Так вернемся же в степи, возьмем столько, сколько сможем унести! С этими богатствами нам и государь не надобен, побогаче любого его боярина будем! Всяко на дом и землю хватит! Осяду, хозяйство заведу, чем ждать буду государевой помощи!

— Не лукавь, Кольцо! — криво усмехнулся Ермак. — Ты это не всерьез говоришь. И жить оседло ни ты, ни я уже не возможем. Ты приговорен к плахе…

Кольцо опустил глаза, закусил губу. Ермак же говорил ему о великой силе Кучума и что только лишь государь сможет его победить и окончательно захватить Сибирскую землю, а под конец добавил самое главное:

— Государь простит тебя и людей твоих. Вы кровь пролили за державу его…

— Кто тебе сказал, что мне надобно его прощение? — высокомерно задрав бороду, отвечал Кольцо. Ермак молча и испытующе глядел ему в очи. Кольцо опустил голову, шмыгнул носом, задумавшись. Затем добавил:

— Ежели молодцы наши тебя поддержат, то и я поддержу…

Теперь, когда казаки на могиле погибших товарищей своих согласились идти за своим атаманом до конца, у Ивана уже не оставалось выбора. Ермак кивнул ему, мол, сдержи обещание. Кольцо лишь развернулся и, растолкав толпу, устремился прочь, придерживая болтавшуюся на поясе саблю.

Ермак же огласил войсковой приговор — все племена, что живут на Сибирской земле, «надобно подвести под государеву руку, покамест Русская земля стоять будет». Так утверждено было присоединение Сибири к России. Многие, согласившись на государеву помощь, подумали, возможно, тогда, что война за эти дикие, далекие от Руси земли закончится скоро, едва Иоанн Васильевич пришлет свою рать. Но тяжелая, многолетняя борьба за господство над Сибирью только лишь начиналась…

Лишь когда Михайло привез Анну и сыновей в богатое подмосковное имение князя Андрея Ивановича Шуйского, он понял, что жизнь наконец налаживается. Огромный терем, множество амбаров, житниц, конюшен, домовая церковь, несметное число прислуги. Здесь теперь, в одной из горниц житницы, им надлежало жить…

Михайле везло невероятно. Еще находясь в Орехове, он присматривался к Алексашке, молодому слуге князя Андрея Шуйского, и все думал, как бы с ним сдружиться, дабы тот замолвил о нем перед господином слово. Михайле нужна была служба у князя, очень нужна, и он делал все, дабы Шуйский обратил на него внимание.

Алексашка, улыбчивый и открытый, часто сиживал вечерами с ратниками у костра (видать, с дозволения господина), и это сыграло Михайле на руку. Он сам начал разговор о Псковской осаде, о том, что хорошо знает (якобы) родича воеводы, Ивана Петровича Шуйского, не раз ходил с ним в атаку. Алексашка слушал с интересом, подперев подбородок рукой.

— А сам ты откуда? — спросил юноша.

— С Дорогобужской земли. Там имение было мое. Литовцы все разграбили и пожгли, пока я Псков защищал, — с наигранной скорбью отвечал Михайло. Алексашка сочувственно покачал головой.

— А сам ты откуда? При дворе князя родился? — вопросил Михайло, придвинувшись к юноше. Алексашка, опустив глаза, пожевал губы, потом молвил:

— Не! Меня покойный батюшка князя, Иван Андреевич, подобрал в Новгороде. Меня там опричники чуть было не зарубили. Заступился! С собой взял. А князь Андрей Иванович назначил меня слугой. Я ему верой и правдой…

— А родные где? Живы? — начал что-то подозревать Михайло.

— Не ведаю! Батя и матка с сестрами оставили меня в Новгороде у соседки-бабки. А опричники потом бабку эту убили и дом сожгли. А меня князь спас… Ну я сказывал…

Михайло заметил, как в глазах юноши блеснули слезы. Видать, для него до сих пор эти воспоминания были тяжелы.

— Отца с матерью не помнишь, как звали? Ты ж еще, наверное, дитем был?

— Отчего ж. Помню. Батя кузнец был, Архипом звали. А мать — Белянка…

Михайло сидел, какое-то время пораженный до глубины души, мысли его путались. Он не мог поверить в происходящее — о такой удаче он даже не подозревал! Вцепившись обеими руками в свои волосы, Михайло стал неудержимо смеяться, раскачиваясь из стороны в сторону. Алексашка с недоумением глядел на него, удивленно косились на них другие ратники. С трудом преодолевая смех, Михайло спросил:

— А сестры… Сестры… твои… Не Людмила с Анной, случаем?…

— Да, — трудно соображая, протянул Алексашка. Михайло со слезами на глазах, едва не задыхаясь от смеха, бил кулаком себя в грудь и говорил:

— Я… я… Анна… Жена мне… Понял? Понял?

Алексашка и верил, и не верил, понемногу осознавая происходящее. Семья, о которой он все эти годы с тоской вспоминал, наконец нашлась. Михайло уже обнимал его, трепал по голове:

— Живой! Живой! Мать твоя всю жизнь ждала тебя, верила… А ты тут… Живой!

Дальше были слезы радости, вопросы наперебой, объятия. Ратные, что глядели на них со стороны, дивились с улыбками на лицах — бывает же такое! Михайло же поведал Алексашке все, что знал об их семье, о том, что непременно надобно познакомить его с Анной и детьми, надобно дождаться приезда Архипа из Пермской земли, дабы семья их, разрозненная на долгие годы, наконец объединилась. Михайлу переполняло счастье оттого, что ему и доведется их воссоединить. «Может так до конца искуплю вину перед Анной», — невольно подумал он.