Затем, короля мучают сомнения, не появятся ли новые поводы для войны, если ты не уступишь всей Ливонии, а ведь он, когда короновался, дал клятву освободить Ливонию. И еще он привел возражения, что ты во время перемирия (как говорят) напал сначала на Полоцк при короле Сигизмунде, а затем при короле Генрихе — на Пернов, и ему кажется, что и в будущем, если представится случай, ты не успокоишься и не удержишься от военных действий. Вот какие были приведены соображения, и король Стефан сказал, что он намеревается осуществить их полностью. Он заявил, что, хотя еще до сих пор Псков не взят, однако он собирается так стянуть кольцо осады, чтобы тот перешел в его руки. Ведь и блаженной памяти твой дед, как говорят, в самое время перемирия подчинил Новгород своей власти не за один год, а семилетней осадой. Поэтому если после всех моих усилий и проявлений самой полной искренности великие послы короля Стефана не смогут согласиться на те условия, которых ты желаешь для себя, или твои великие послы не получили от тебя более обширных полномочий, я сам по твоей милости и воле с Божьей помощью возвращусь к тебе. В таком случае, если сможет появиться какое-нибудь другое решение для улаживания остальных дел, пусть это свершится по воле Божьей. Поэтому я прошу твою светлость по окончании переговоров разрешить мне тот дружественный и безопасный доступ для возвращения к твоей светлости, который ты обещал в охранных грамотах для папских послов и нунциев. Да будет с твоей светлостью милость и благословение Иисуса».

Так Поссевино, не упоминая о плачевном положении польского войска, писал о страшной судьбе Псковской земли и тем самым пытался повлиять на Иоанна, дабы он был более сговорчивым.

Уже несколькими днями позже в дороге он писал послание Стефану, в коем рассказывал о тяготах своего пути, дословно докладывал о разговоре с московскими послами.

«Мы пробыли в Бышковичах два дня, потому что послы вашего величества еще до прибытия сюда написали мне письмо, в котором сообщали, что Ям Запольский сожжен, но во владениях вашего величества есть монастырь, и к нему прикреплены клятвой здешние крестьяне…

Так как нам придется завтра или послезавтра вместе с послами вашего величества собраться на съезд, и у меня есть основание опасаться, что московит не отступится от всей Ливонии, я умоляю ваше величество как можно скорее сообщить мне, должен ли я, вернувшись в Московию, действовать по своей инициативе, чтобы московит npuслал в Варшаву во время сейма вашему величеству этих или других послов в том случае, если они, нарушив съезд, не захотят уступить Ливонии…»

Наконец тринадцатого декабря в деревне Киверова Гора, находящейся в пятнадцати верстах от Запольского Яма, встретились послы Иоанна и Стефана Батория. Польские посланники были матерыми и опытными переговорщиками — воеводы Януш Збаражский, Альбрехт Радзивилл, писатель Кшиштоф Варшевицкий и уже легендарный Михаил Гарабурда. Последний, по иронии судьбы, еще будучи молодым посланником покойного короля Сигизмунда, стоял у истоков этой долгой кровопролитной войны, ныне, уже убеленный первыми сединами, он был послан принять участие в ее завершении. Вспоминал ли он в те дни, как двадцать три года назад подталкивал Готхарда Кетлера, коадъютора уже давно несуществующего Тевтонского ордена, уничтоженного московитами, к войне с русским царем?

В слабо натопленной из-за мороза горнице, черной от сажи, послы, с накинутыми на плечи шубами, в тишине сидят за столом, многозначительно переглядываясь, изучают друг друга. Толмачи стоят за их спинами, переминаются с ноги на ногу, силясь согреться.

— Настал этот великий день, — молвил Поссевино, восседая меж обеими сторонами во главе стола, — и призываю помнить о чистоте помыслов, кои нужно проявлять в этом значимом деле. Также помните, что надобно чистыми очами взирать на Иисуса Христа, который и есть наш истинный мир.

После этого послы зачитали друг другу свои полномочия, и, как предполагал Поссевино, польская сторона возмутилась, посчитав полномочия русского посольства «недостаточно основательными», с первых же минут начались споры и недовольства, грозящие срывом переговоров, но Поссевино попытался взять все в свои руки:

— При такого рода переговорах ни одна сторона ничего не потеряет, но дело будет доведено до конца и породит еще более высокие блага. Если же дело будет вестись со злым умыслом, оно вечным позором падет на тех, кто был его причиной. Далее. Оба государя должны укреплять в себе мысль вести дело с чистыми помыслами. Я считаю, что к делу нужно подходить так, чтобы само его ведение не смогло ущемить интересов ни одного из королевских послов — в той части, что касается полномочий. Но между тем пусть московские послы знают, что другие христианские государи не имеют обыкновения составлять их подобным образом.

Московиты, утирая мгновенно взмокшие лица, согласно склонили головы в его сторону. Поссевино, сцепив треугольником длинные пальцы уложенных на стол рук, кивнул и обратился к польской стороне.

— Прошу подумать вас, не возникнут ли основания для каких-либо беспорядков, если мир в Запольском Яме не будет заключен?

— Нет никаких оснований для сомнений в том, что мир в Запольском Яме будет заключен и провозглашен повсюду, — твердо ответил Альбрехт Радзивилл и оглянулся на своих соратников, те согласно склонили головы.

— Хорошо, — молвил Поссевино и, вновь обведя глазами всех присутствующих, продолжил: — Поскольку победителям подобает диктовать свои законы побежденным, королевские послы могут первыми предложить условия заключения мира, которого московиты уже в третий раз требуют посредством третьего посольства.

Януш Збаражский прокашлялся и, поблагодарив от лица короля и всего народа Речи Посполитой папу и Поссевино за их великий труд по примирению двух государей, молвил:

— Наконец суждено свершиться великой справедливости, за кою так много крови пролилось. Так пусть земля Ливонская от начала и до конца навеки будет принадлежать польской короне — и те земли, что его величество успел отбить сам, и те, что еще находятся под властью великого князя. А ежели великий князь не уступит, тогда наша сторона тотчас прекратит любые переговоры.

Московские послы утирали потные раскрасневшиеся лица, оттягивали на шеях вороты кафтанов, шумно пыхтели, хотя горница все никак не могла хорошенько протопиться.

— Это чрезмерные условия, с коими мы не можем согласиться, — отвечал Алферьев, жуя свои мясистые губы. — Ежели мы наконец сумели по воле обоих государей собраться здесь, дабы не проливалась больше христианская кровь, надобно поставить равные для всех условия. Только тогда и установятся истинный мир и братство. Посему от имени государя нашего мы заявляем, что кроме тех ливонских крепостей, что государь согласился отдать вам, мы уступим еще крепость Говию[11].

Московские послы потребовали, чтобы король вернул их государю захваченные поляками псковские крепости, а также те русские крепости и города, что были захвачены ранее — Великие Луки, Велиж, Заволочье, Холм, Невель…

— Мы и так отдаем слишком много! — возразил Збаражский. — Мы отказываемся от захвата Пскова и Новгорода, вернем захваченные в этом году крепости и отведем свое победоносное войско. И мы по-прежнему настаиваем на главном — великий князь должен уступить Ливонию целиком.

— С такими условиями никаких переговоров не получится, — с волнением глядя ему в глаза, возразил Алферьев. — Невозможно, чтобы великий князь отдал даром столько ливонских крепостей, а что касается Пскова, он, как и вам из-песню, укреплен хорошо. Он еще не взят и впоследствии взят не будет!

И начались споры из-за каждого клочки земли, щедро политой кровью обеих враждующих сторон. В первый же день польские послы пригрозили, что прекратят переговоры и уедут в лагерь под Псковом, но Поссевино сумел уговорить их остаться.

Споры не утихали, они не разрешались тотчас и возникали вновь и вновь, Поссевино изо дня в день присутствовал на заседаниях, о вечером, когда послы уходили, докладывал о ходе переговоров в письмах к Стефану и Замойскому. Более всего спорили о крепости Велиж. Ни одна сторона не уступала, и в день десятого заседания королевские послы вновь заявили, что прекратят переговоры.