Выступали на следующий день. Надвратная звонница Софийского собора провожала ратников колокольным перезвоном. На берегу беспокойного серого Волхова сам архиепископ Новгородский Александр провел службу, благословляя воинов на ратные подвиги. Затем к нему подошёл сам Андрей Шуйский и преклонил колено. Старец благословил его, и князь поцеловал ему руку. Вслед за князем попросил благословения и сопровождавший его всюду парень, как Михайло успел догадаться, боевой холоп.
— Алексашка! — позвал парня князь, и парень, торопливо поднеся руку старца к сжатым губам, бросился на зов господина. Снова непонятное чувство овладело Михайлой. Он поглядел парню вслед, силясь вспомнить, мог ли Михайло знать этого парня. Тряхнув головой, прогнал навязчивые мысли.
Войско медленно грузилось в многочисленные струги, таща на себе припасы, вооружение и брони. Михайло наблюдал за тем, как многие, прежде чем вступить на судна, оборачиваются к возвышающимся над крепостной стеной куполам Софии и истово крестятся. Он помнил этот страх скорой битвы, но сейчас совсем не ощущал его.
Флотилия двигалась стремительно вверх по реке, дабы из нее в скором времени выйти в Ладожское озеро. Но сумели добраться до него только спустя три дня. Михайло помнил, как Волхов вывел их струги к Ладоге, и перед ними враз раскинулась необъятная, подобная морю бездна. В небе тянулись похожие на огромную вытянутую длань мрачные темно-серые облака, безжалостно хлестал, завывая, ветер, обрызгивая лица мелкими каплями воды.
— Веселее, ребятки! Веселее! — послышалась команда старшого, и ратные во всю силу стали налегать на весла, вздымая клочья белесой пены. Суда огибали северо-восточный берег Водской пятины[18], давно занятой шведами, потому привалы более были невозможны, и ратники, в кровь стирая руки о весла, сменяли друг друга, дабы поскорее достичь Орехова.
Наконец вдали показались шатры крепостных башен, словно возникшие из воды, а следом за ними — стены, изрядно потрепанные и местами разрушенные шведскими снарядами.
В сумерках флотилия под стягами начала приближаться к Орехову. Мельтешащие на стенах крепости ратные долго глядели, силясь разобрать, кто плывет. Наконец, угадав, что это прибыло обещанное подкрепление, бросились отворять Водные ворота. С грозным лязганьем толстой цепи вверх поднялась решетка, перекрывавшая арку, низко возвышающаяся над самой водой — здесь в крепость входили на лодках и попадали в ров, служивший гаванью.
Приближаясь к крепости, ратники почуяли тяжелый, сладковатый запах тлена. В темноте казалось, остров застлан каким-то черными плоскими камнями, и лишь потом стало видно, что весь остров, от берега до стен, покрыт трупами. Когда струги начали причаливать к острову, со шведской стороны разом звонко ударила пушка, и снаряд, не долетев, шлепнулся в воду. Усталые от долгой дороги и бессонницы ратники едва не подняли суматоху и панику, но Андрей Шуйский крикнул грозно:
— Не толпиться! По одному!
Сам он, дабы преподать воинам пример, остановил свой струг и ждал, когда ратники начнут входить в крепость. Струги вереницей вплывали через Водные ворота, и все это время по ним били пушки. Снаряды шлепались в воду и бились о стены, выбивая куски ломаного камня. Струг, в коем сидел Михайло, входил одним из последних. Он обернулся — Андрей Шуйский, скрестив на груди руки, стоял на носу судна, ни разу не вздрогнув при звуке выстрелов.
«Сейчас погибнет ни за что ни про что дурак», — подумал Михайло, однако тут же он увидел, что и воеводский струг, развернувшись, направился в крепость. За ним со скрежетом опустились в воду решетчатые ворота. Шведы еще какое-то время били из пушек, но вскоре обстрел прекратился. Все смолкло.
Уже в темноте гарнизон Орехова, поредевший, изможденный, встречал подкрепление с ликованием. Едва ли не каждый был как-либо перевязан, даже у молодого воеводы Буйносова-Ростовского, что стоял во главе гарнизона, висела на перевязи правая рука. Андрей Шуйский по старшинству рода сразу становился здесь во главе всей крепости, и Буйносов-Ростовский спешил ему обо всем доложить. Пока ратники разгружали струги, воевода рассказывал стоявшему подле него Шуйскому:
— Более месяца шведы продержали нас в осаде. После был первый штурм. Они даже смогли пробить брешь. — Он указал рукой назад, на участок стены меж Наугольной и Воротной башнями. — Там и начался бой. Тогда мы большую часть своих потеряли в том неравном бою, я уж думал, пришла наша смертушка. — Князь недобро усмехнулся и опустил глаза. — С Божьей помощью отбились, сам не ведаю, как. А через десять дней, зализав раны, шведы снова на нас бросились. И снова бой был. Но тут уж сама Ладога-матушка нам помогла. Разлив был, у шведов лагерь затопило, а опосля бушевать начала от ветра, и шведы не сумели подкрепления прислать, а тех, что были, мы даже к стенам не подпустили, расстреляли их к чертям в их лодках.
— Трупы все за стену сбрасываете? — осведомился Шуйский.
— Своих хороним в общих ямах. Шведов в воде топим. Озеро часто вздымалось, само трупы уносило…
— Была бы летняя пора — подохли бы вы от заразы, — недовольно проворчал Андрей Иванович, сложив руки за спину.
— Как я и говорил — нам сама земля помогла, — довольно проговорил Буйносов-Ростовский. — Еще один штурм, и не выстояли бы мы. Ежели бы не вы…
Шуйский искоса поглядел на воеводу — впалые, поросшие неряшливой бородой щеки, безумные, нездоровые от вечной устали глаза. Он мягко похлопал его по плечу и молвил:
— Тебе бы отдохнуть, князь. Сходи поспи.
Уходя, пошатываясь, Буйносов-Ростовский что-то бурчал себе под нос. Затем оглянулся и сказал:
— Там, на том берегу, сам Делагарди. Глядишь, вылазку содеем, захватим его, а?
Заговорщически улыбаясь, он глядел на Шуйского, но тот оставил воеводу без ответа, отвернулся. Повесив голову, воевода зашагал прочь…
Делагарди, узнав о том, что к московитам в Орехов прибыло подкрепление, был вне себя от гнева. Теперь у него не вышло с той же хладнокровностью принять еще одну неудачу. Он ругал своих офицеров, ругал пушкарей, грозился, что всех перевешает. Тогда же он принялся планировать новый штурм, но тянул время.
Холодало, находиться на обдуваемом всеми ветрами берегу Ладоги было все тяжелее. Постепенно заканчивался и провиант. Теперь поход на Новгород был просто невозможен. На штурм, убийственный для его войска, фельдмаршал так и не решился, и в середине ноября снял осаду с Орехова, отступив в Карелию.
Искер. столица Сибирского ханства
Мурза Карачи, едва вступив в полутьму юрты, стены коей были увешаны цветастыми коврами, грузно рухнул прямо на покрывающую земляной пол медвежью шкуру. Едва не уткнувшись лицом в грубую густую шерсть, он долго приветствовал своего господина, сибирского хана Кучума, восседавшего на укрытых звериными шкурами кошмах. Хан был облачен в просторный атласный бухарский кафтан, голову его венчал отороченный соболем высокий головной убор, напоминающий корону, шитый лосиной кожей и украшенный золотыми пластинами. Он был суров и непроницаем, словно древний идол. Толстый Карачи, корчась в поклонах перед ним, молил о помощи.
— Аллах покарал меня, недостойного! Я знал, что урусы идут в твои земли, и я также знал, что путь их будет проходить через мои владения. Я устраивал засады, я перекрывал реки, великий хан. Я собрал лучших своих воинов. Я знал, что убью их всех, я выставил самых метких стрелков. Но, великий хан, наши стрелы не могут убить их. А они убивают без числа своими невидимыми огненными стрелами…
— Говори короче, — с нетерпением произнес Кучум, сверкнув своими узкими черными глазами.
— Мои воины бежали, решив, что сами древние боги вселились в тела этих чужаков и не дают убить их. Мне пришлось отдать свою юрту им на разорение. Они забрали рыбу, мед и все остальные припасы, разом сделав меня самым нищим из всех твоих подданных!
Кучум был в бешенстве. Конечно, он уже ведал о том, что в его владения вторглись казаки. Впервые он узнал об этом от прибывшего к нему воина Таузака, который попал в плен к этим чужакам после небольшой стычки у деревни Епанчины, что на реке Тобол, и был послан ими к самому хану. Таузак развернул перед Кучумом кольчугу, кою привез с собой — она вся была в дырах. Таузак рассказал, как эту кольчугу предводитель казаков, Ермак, велел расстрелять из пищалей, дабы хан увидел, что даже самая лучшая броня бессильна против их оружия. Кучум усмехнулся и велел идти Таузаку прочь — он ведал, что великий князь Иоанн запретил своим людям ходить в Сибирь под страхом смерти, а значит, что пока царевич Алей воюет на землях Строгановых, казаки не посмеют дойти до Искера.
