Не в силах больше находиться здесь, князь Мстиславский поспешил уйти. Стуча посохом, он вышел на крыльцо и оглянулся. Город, укрытый тьмой, засыпал мелкий снег. Где-то заливисто лаяли псы, из темноты слабо пробивался редкий свет в окнах грудящихся подле друг друга домов. Жизнь продолжалась. А в палатах князя Голицына тем временем угасала еще одна жизнь…

И Иван Федорович, узрев сегодня очередную смерть, почувствовал себя неимоверно старым. Сколь еще смертей ему надлежит увидеть? Неужто Бог испытывает его иль наказывает за какие грехи?

И князь Мстиславский, постукивая посохом, тяжело спустился с крыльца и сел в ожидавшие его сани. Почему-то именно сейчас Ивану Федоровичу показалось, что он и сам должен был давно умереть и не видеть всего этого. Погибнуть в одном из многочисленных сражений, пасть жертвой заговора и окончить жизнь на плахе, угаснуть от какой-нибудь хвори. Почто этого до сих пор не произошло? Почто?

Но ему пока надлежало жить. Россия еще нуждалась в службе своего верного сына.

Довольно скоро ранние морозы привели с собой зиму — реки замерзли, покрывшись прочным панцирем льда. Казацкие струги были скованы мертвой хваткой оледеневшего заберега и теперь покоились под снежным саваном, задрав носы.

Искер стоял белый, сверкая серебром заиндевевшего тына. Благо казаки успели выдолбить себе землянки, в коих и остались зимовать. Дивясь и не веря своим глазам, казаки каждый день били кишащего в окрестных лесах пушного зверя, порой, даже для забавы. Далеко уходить на охоту от Искера Ермак запретил, а вскоре также воспретил бить для забавы зверьков. Хотя пушнины и так было очень много — из захваченных в ханской казне многочисленных мехов казаки даже кое-как сшили себе несуразные шубы и накидки, которые должны были защитить их от страшных холодов.

— Гляди-ка, Карчига, — хохотал Ясырь, тыча пальцем в обвешанного соболиными и беличьими шкурками товарища. — Ты теперь богаче любого боярина на Москве! Ты бы еще больше нацепил на себя! И соромное место еще парой беличьих шкурок прикрой!

— Изыди! — прохрипел, отмахиваясь Карчига. Он знал, что делал, уходя в караул. К утру холод настолько скует тело, что жить не захочется.

Ему-то и довелось заметить первым, как к Искеру возвращались в свои жилища местные племена. Из их худых запорошенных снегом юрт потянулись дымки очагов. Им, далеким от войн и вражды русичей с Кучумом, было все равно, под чьим началом жить. И Ермак сразу воспретил подвергать их грабежу и насилию — нужны были союзники, а не вездесущие враги. Гришка Ясырь был недоволен. С презрением глядя на поселенцев, он ворчал в заиндевевшую бороду:

— А я бы вас всех под нож… Продадут они нас… Продадут!

Вскоре в Искер прибыл вождь вогульского племени. Тогда в карауле стоял Архип. Вогулы, коренастые, черноволосые, прибыли на оленях, запряженных в сани. Из саней чинно вылез невысокий старец в кожухе из оленей кожи, в пышной соболиной шапке. Его окружала вооруженная копьями стража.

— Проведи к атаману, — вскинув на плечо пищаль, бросил Архип стоявшему с ним в карауле моложавому казаку…

Ермак принимал гостя в юрте самого Кучума. Пологи оленей шкуры, завешивающей вход, отодвинулись, и вождь медленно и степенно вступил в юрту. Не снимая своей соболиной шапки, он молча поклонился сидящему на шкурах Ермаку. Атаман сидел, по-татарски поджав ноги и уперев руки в расставленные колени. Подле входа с рукой на рукояти сабли стоял верный Богдан Брязга. Толмач готовился переводить. Ермак разглядывал безмолвно скуластое лицо гостя, ждал. Чужак что-то произнес на своем языке, и толмач сообщил:

— Перед тобой князь Бояр, вождь вогульского племени. Он пришел выказать тебе свое почтение и привез дары.

— Чего они там привезли? — спросил Ермак у Брязги.

— Рыбу сушеную и мороженую, убоину, — ответил Брязга. На его глазах казаки Выгружали из вогульских саней тюки подарками.

— Спроси, чего он хочет, — обратился к толмачу Ермак. Он все не сводил взгляда со старика. Лицо Бояра было словно высеченным из воска — неживым, непроницаемым, но говорил он твердо, уверенно, обращаясь к атаману, как к равному себе.

— Князь хочет мирно жить со своим народом на своей земле.

— А разве он не служит сибирскому хану? — вновь вопросил Ермак.

— Князь говорит, что надобно служить сильному. Кучум был силен, но ты одолел его. Отчего, говорит, ему не стать тебе добрым другом?

— Хотят жить на своих землях и просятся под руку твою, атаман, — подсказал Брязга.

Ермак размышлял недолго. Поднявшись медленно, он произнес:

— Скажи ему, что он и народ его могут жить на своих землях и далее. Спроси, чем платили они хану?

— Князь говорит, что они платили сто соболей в год.

— Добро. Пущай нам платит столько же и идет с миром.

Бояр, услышав ответ атамана, склонил голову и что-то вопросил, так же степенно, твердо. Толмач перевел:

— Означает ли это, что люди твои, атаман, не станут насильничать над его племенем и насаждать своих богов?

— Скажи ему, — глядя Бояру в его темные узкие глаза, произнес Ермак, — скажи, что никто не тронет ни его, ни его людей. И молятся пущай, кому захотят.

С тем и ушел князь Бояр, ставший первым союзником Ермака в этой чужой, дикой земле. Когда все покинули юрту, Брязга молвил:

— Ныне ты правитель этих земель. Уверен, скоро еще больше племен перейдут под твою руку.

— Пока мы сильны, они нашу власть признают, — усмехаясь, ответил Ермак. — Едва мы ослабнем — получим от них нож в спину. Да и Кучум еще не побежден. Надобно разведать, где он со своим войском остановился.

— И я о том думал, — кивнул Брязга. — Вокруг нас тьма татарских селений и сотни племен, верных Кучуму. Ты же понимаешь, что, ежели не попросить государевой помощи, мы здесь погибнем?

— Была мысль. Но не все пойдут за нами, ежели так.

— Ты про Кольцо? Этот долго противиться будет, — покачал головой Брязга, — но ведь ты наш атаман, за тобой мы и пошли сюда.

— Ванька Кольцо бы с тобой поспорил. Он считает, что имеет такую же власть над войском, как я. Наверняка опять беситься будет, что вогульский вождь ко мне приходил, а не к нему.

— Как бы он тебе еще большим врагом, чем татары, не стал, — с опаской произнес Брязга. — Но разве ты боишься его, атаман? Последнее слово твоим будет. Посему говорю — пошли по весне людей в Москву к государю, отдай под его высокую руку землю сибирскую, тем и Ваньке Кольцу, дураку, и другим казакам прощение государево добудешь. Не лихими ворами будем, а завоевателями земли Сибирской… Помысли о том, атаман!

Но Ермак еще не желал мыслить о том, он колебался, ибо не был уверен в том, что он захочет повести своих людей на государеву службу. Да и ныне он только и мыслил о том, как пережить зиму и где найти новое пристанище Кучума, дабы быть готовым, ежели сибирский хан захочет отвоевать свою столицу…

Брязга возглавил разъезд, отправившийся к озеру Абалак, которое, как доложили местные поселенцы, кишело рыбой — припасы приходилось пополнять постоянно охотой и рыбал-кой, иначе до конца зимы никто не доживет. Заодно есаул должен был разведать о местонахождении лагеря Кучума — Ермак был уверен, что хан не мог далеко уйти…

Отряд двигался по льду замерзшей реки. Суровая зимняя тайга молчала, раскинувшись по берегам. Бледное холодное солнце, будто притаившись, пугливо выглядывало из-за зубчатой кромки леса. Отряд, из-за своих косматых меховых накидок похожий на звериную стаю, мерно вел лошадей, стараясь не создавать лишнего шума. Искер, единственное безопасное место для них, остался далеко позади, в верстах пятнадцати. Остановив коня, Брязга пригляделся, почуяв что-то недоброе. Иван Карчига, нахлобучив шапку, тоже остановился подле него, принюхался.

— Что-то не так, — шепнул Брязга. — Кажись, рядом татарва притаилась. Может, где-то здесь и упрятался сибирский хан, а?

— Его-то нам и надобно найти, — уверенно ответил Карчига и тронул коня. — Пойдем! Нет тут ничего!