…Когда казаки во главе с самим Паном кинулись на приступ, город сдался быстро. Оказалось, вождь Нимньюян со всей своей семьей сбежал в тайгу еще минувшей ночью, и оставленный им городок не стал драться насмерть. Вновь туземцы целовали саблю Никиты Пана на верность русскому государю, не ведая, что до того атаман желал истребить половину города, и только Асташка сумел остановить его, пригрозив Пану, что Ермак не простит ему такого своевольства.

Обложив данью покоренный городок, Пан собрал ясак и снова отправлял трех казаков с добычей в Искер. И даже сейчас, видя, как Архип, осунувшийся от изнеможения, с землистым лицом, стоял, опершись на пищаль, Пан не позволил ему уйти. Не дав отряду и ночи отдыха, он повел казаков дальше.

Ночью холод проникал под волглую от пота и сырости одежду. Отогреваясь у костров, вслушиваясь в каждый шорох, казаки урывками спали. Усеянное россыпью ярко сияющих звезд небо пожирали черные тучи, очертания коих походили то на диких зверей, то на вездесущих туземцев, крадущихся из-под деревьев.

Распутица не дала казакам продолжить путь. Порешили ждать, когда Иртыш избавится ото льда, дабы можно было на стругах отправиться дальше. Начали забивать и есть коней, дабы истощенные тела восполнились силами. Но и кони отощали так, что ими едва можно было насытиться.

Днем мастерили струги — в округе валили деревья, несмолкаемо стучали топоры. Поваленные бревна обтесывали, выдалбливали топорами середину, сооружая колоду. Другие мастерили доски, коими надобно было обшивать колоды. Архип тоже поначалу принимал участие в работах, с трудом пересиливая недуг, но однажды, взмахнув топором, он завалился с ним на спину. Тут же подбежали мужики, отнесли его в лагерь, из награбленных мехов и попон сделали лежак, укрыли его. Но ухаживать особо за Архипом было некому, лишь изредка ему приносили поесть.

Архип уже толком не приходил в себя, все казалось ему, что стоит он в бескрайней пустоте, один, и пустоте этой не видно было конца и края. И он все брел куда-то, влача за собой тяжелую, ненужную уже пищаль, и, как наваждение, являлись к нему те, кого он знал когда-то, но держались они все в стороне от него, и Архип безмолвно глядел на них, не окликая, не радуясь встрече после долгой разлуки. Словно осознавал, что он еще не с ними…

Он слышал колыбельную матери, лицо коей успел позабыть, видел широкоплечего сутулого отца с клокастой темной бородой, видел светлую, чистую, как родник, сестру. Воспоминания о ней, истерзанной, изнасилованной тогда еще юным государем у Архипа на глазах, были всегда страшны для него. Но сейчас Архип не ощущал былой боли, от коей бежал всю свою жизнь…

Видел стоящего у наковальни Кузьму, угрюмо сидящего у костра Добрыню, плотника Илью и сына его Семена что как будто тоже мастерили казацкий струг. Они все появлялись у Архипа на пути, и он шел мимо них, разглядывая с привычным безразличием странника…

— Эй! Поешь, отец! — слышит он и, находясь в полузабытьи, послушно открывает рот, куда ему вливают горячее вязкое варево…

Однажды Архип увидел Белянку. Она стояла с дочерью Людмилой и младенцем-сыном на руках, коего они потеряли в Новгороде во время морового поветрия. Белянка криво усмехнулась Архипу, и он встал, не сумев пройти мимо. Вот кого он искал в этой страшной пустоте! Вот! С оглушительным грохотом упала из его рук пищаль.

— Ты, никак, умирать собрался? — криво усмехнувшись, вопросила Белянка с привычной для нее деловитостью. Она отдала агукающего младенца стоявшей позади нее Людмиле и сама начала медленно приближаться к Архипу. Остолбенев, не решаясь протянуть к ней руки, дабы не спугнуть видение, Архип стоял, чуя, как к горлу подступает ком. Белянка останавливается от него в полушаге, искоса глядит на него, улыбаясь.

— От себя не уйдешь — молвила она, поправляя плат на голове. — Почто на край земли бежать? Пустое!

— Не могу я без тебя больше. Места себе не нахожу, — с болью признался Архип, словно оправдываясь перед супругой.

И даже сейчас она морщила лоб так, как делала всегда, когда отчитывала своего мужа. Архип почувствовал, что сейчас зарыдает, но не мог этого сделать — грудь и горло словно перехватило узлом.

— Ну чего ты, — вновь улыбнулась снисходительно Белянка. — Чего ты? С тобой мы. Всегда с тобой. Ведай это. И вставай. Лед сошел.

— Я так устал, — сипло прошептал Архип, шаря руками по груди, не находя себе места.

— Вставай! — требовательно повторила Белянка. — Лед сошел! Вставай!

Архип открыл глаза. Его тряс за плечо рыжебородый плешивый казак.

— Вставай! Лед сошел! Выдвигаемся!

Шатаясь, Архип взошел на судно, весь похудевший, с глубокими залысинами, обросший седой клокастой бородой. Тусклые глаза его в черных кругах с безразличием взирали перед собой.

— Глянь-ка. Выжил старик! Едва ли не месяц лежал в забытьи, думали, помрет.

— Атаман огорчился, уж очень хочет, видать, его погубить, — шептались меж собой казаки, оглядывая восставший полутруп.

Струги тронулись, направляясь вниз по Иртышу. О борта лодок глухо стукались крупные, еще не растаявшие льдины. Низкое солнце освещало раскинувшуюся по берегам тайгу, одевающуюся в первую зелень.

Архип, кутаясь в вотол, поднял осунувшееся, высохшее лицо свое навстречу солнцу, чуя смолистое дыхание леса. Весна! Все оживало вокруг, но Архип не ощущал той же тяги к жизни. Просто ему до сих пор надлежало зачем-то существовать в этом мире. Кто знает, надолго ли…

А опасность по-прежнему поджидала казаков всюду. Струги их несколько раз обстреливались с берегов из засад, но мужики громом пищалей прогоняли перепуганных туземцев обратно в глушь тайги.

Сходя на берег, казаки входили в селения Хантов, оружием принуждая их к присяге государю. На капищах они видели чудные пляски обвешанных бусами шаманов, слышали их зловещие песни, затем врывались на мольбища, выстрелами в воздух заставляли всех разбежаться. Пока казаки рыскали по капищу в поисках наживы, Архип с пищалью наперевес осматривал вросших в землю деревянных идолов, обвешанных различными украшениями. Жертвенные камни у их подножий почернели от крови, заливавшей их долгие годы. Архип пристально, с неприязненным любопытством глядел в черные, страшные глаза древних истуканов, высокомерно и грозно взирающих в вечность…

От местных прознали, что мансийский князь Самар решил разбить казацкий отряд и уже собирает воинов со всей округи. Схватили «языка», для верности приложились ему в ухо несколько раз. Связанный по рукам, он лежал на дне струга, пухлогубый, со спутанными длинными волосами. С сочувствием Архип смотрел в его дикие узкие глаза, безразлично, как мертвые, глядящие в пустоту.

Покорившийся судьбе, он привел казаков к городищу князя Самара. И укрепление это было отнюдь не таким плачевным, какие казаки видели прежде. Холм, на коем расположилось городище, был ощетинен деревянными кольями и походил на огромного ежа. Крепкие бревенчатые стены венчали круглые башни без кровель. Глядя на городище, казаки обомлели. Такое будет взять отнюдь непросто, да и от отряда осталась лишь половина бойцов.

— Еще не поздно повернуть назад, — шепнул Асташка Никите Пану. Но у того уже воинственно загорелись глаза — спесь не позволяла вернуться в Искер без победы.

— Будем брать! — жестко отверг он. — Готовьтесь, ребятки!

Пленного мансийца Пан без колебаний велел убить. Архип видел лишь, как тут же к пленнику двинулся один из казаков вынимая на ходу саблю. Когда клинок занесся над головой туземца, Архип отвернулся — до того на душе было мерзко!

Вскоре казаки увидели, как из городища выходит толпа воинов во главе с сухим высоким стариком в бухарском шлеме, к верху которого был прицеплен пышный волчий хвост. Воины, с копьями наперевес и большими луками за спинами, обступали его на почтительном отдалении.

— Видать, это и есть князь Самар, — доложили дозорные Никите Пану, и у атамана тотчас хищно воспылали глаза.

— Стоит под городом, значит? — вопросил он.

— Выставил воинов, ждет нас…