— Это ведь ты ее убил? — десятник смотрел сейчас прямо на меня.

— Да, — я попытался вспомнить, как полагалось обращаться к старшему по званию, но не смог.

— Как у тебя получилось?

Я пожал плечами.

— Услышал шелест и увидел тень. Взял у соседа его палку и, когда тень прыгнула, ударил.

— Что за палка? — потребовал десятник. — Впервые слышу, чтобы тварь Хаоса убили палкой.

Он где-то минуту разглядывал мое импровизированное оружие и нюхал его — в тех местах, где оно не было запачкано черной кровью.

— Осина, — сказал наконец. — Повезло тебе, парень. Просто сказочно повезло. Конечно, никто на Шептуний с осиновыми колами не выходит, но осину твари не любят, это точно. А вот то, что ты ее услышал, дивно. Шептуньи тем и страшны, что двигаются абсолютно бесшумно, даже собачий слух бесполезен.

Я только развел руками. Шелест действительно был тихим, но при этом отчетливым.

— Все запомнили, как она выглядит? — десятник вновь повысил голос, оглядывая растерянные лица вокруг. — Если чье-то поведение покажется вам подозрительным, попросите этого человека спеть хоть пару строчек любой песни. Шептуньи петь не умеют. А ты, парень, — десятник кивнул мне, — пойдем-ка, отведу тебя к старшим офицерам.

Через час вся деревня гудела, как разбуженный улей, недовольно и испуганно. То там, то здесь я слышал нестройное пение. Похоже, проверить решили на всякий случай всех. Петь именно песню оказалось необязательно, да «живчики» песен и не помнили. Тянули кто во что горазд, кто-то бессвязные звуки, кто-то обычные слова, а кто-то даже пытался придумать куплеты сам.

Я к этому времени уже охрип — ко мне постоянно подходили все новые и новые офицеры, чьи лица я не успевал запомнить, и требовали вновь и вновь рассказать в подробностях о том, как я убил Шептунью. Ни своего ранга, ни имени офицеры не называли. Я, впрочем, и не спрашивал, каждый раз надеясь, что после очередных расспросов меня все же отпустят досыпать. Увы, не отпускали. Появлялись все новые любопытные, и все как один из благородных, так что послать их подальше и уйти сам я не мог.

— Таких, как ты, на границе называют Слухачами, — сказал мне последний из офицеров. — Слухачи умеют чувствовать приближение тварей Хаоса. Это редкая способность, и там, на границе, они ценятся очень высоко. За несколько лет службы ты мог бы сколотить целое состояние.

Я потряс головой, пытаясь прогнать сон.

— Граница? Что за граница?

— Ты же не помнишь, — офицер кивнул. — Ничего, я тебе завтра сам расскажу. На границе служит мой младший брат, ему бы очень пригодился Слухач.

Я моргнул, а потом, видя, что офицер готов уйти, решился задать вопрос, который за эту ночь всплывал у меня в мыслях уже несколько раз.

— А дану Вересию и дану Энхард тоже проверяли на одержимость Шептуньями? Они же тут главные, и если вдруг... — я замолчал, неопределенно покрутив рукой в воздухе.

Офицер посмотрел на меня одновременно с удивлением и неодобрением — мой ранг был явно недостаточно высок, чтобы задавать такие вопросы, — но все же ответил:

— Дана Энхард — почтенная пожилая дама, безвыездно живущая в корневых владениях своего клана. Здесь она никогда не появлялась. А дану Вересию проверили в первую очередь. Проверку всегда начинают с руководства — таков закон.

Вот как. Значит, чтобы показаться на глаза дане Энхард и убедиться в том, что я точно не ее внук (или все же внук, как мне очень хотелось верить), необходимо было добраться до этих самых владений — а сперва, конечно, узнать, где они находятся.

Когда меня, наконец, отпустили, моей лежанки в казарме не нашлось — ее уже вытащили наружу вместе с дохлой тварью. Так что я упал на ближайшую, которая оказалась свободной, и моментально заснул.

Офицер, обещавший рассказать о Слухачах и границе, на следующий день не пришел. То ли забыл, то ли передумал, то ли уехал куда-то. Никаких заданий нам не давали, ничего интересного больше не рассказывали. Часть «живчиков» осталась в казарме, а часть куда-то разбрелась. Мне сидеть в казарме было скучно, так что после обеда я отправился бродить по деревне, во-первых, надеясь, что новые впечатления подтолкнут какие-нибудь из старых, а во-вторых, просто из любопытства. Сегодня был всего лишь второй день моей жизни.

Деревня выглядела обычной. Правда, я не знал, чем отличаются деревни необычные. В этой имелась одна главная улица и множество улочек узких, пересекавших главную под прямым углом. Дома были одноэтажные, но с высокими чердаками, добротные, срубленные из мощных древесных стволов.

А вот люди…

Местных жителей я пока не видел, везде ходили только военные. Около пятнадцати домов оказалось занято под казармы «живчиков», еще два десятка отданы обычным воинам, помнящим свое прошлое. Ну а самые лучшие дома на центральной улице облюбовали для себя офицеры и, как оказалось, дана Вересия. Увидев ее, элегантно спрыгивающую с белой лошади у дома, который, похоже, некогда был домом старосты, я тут же сделал несколько шагов назад и завернул за угол. У меня не было ни малейшего желания вновь встречаться с этой «даной со стервозным характером».

И вообще. Следовало найти зеркало и хотя бы взглянуть на себя, а не полагаться на слова чужих людей. Я ведь даже не знал, как выгляжу.

Зеркало… Память тут же выдала, что зеркала были роскошью, доступной только для богатых, и в деревенских домах вряд ли водились.

Тогда как быть?

Вода — подсказала память. Вода хорошо отражает предметы. Только вода должна быть стоячей. Не годится ни быстрый ручей, ни водная поверхность, потревоженная рябью от ветра.

Хм. Сегодня моя память оказалась щедрой.

Я пошел куда глаза глядят, поворачивал то на одну, то на другую улочку, иногда останавливаясь и прислушиваясь. Но за запертыми воротами не слышалось ни единого звука. Все дома — кроме тех, в которых поселились простые воины и офицеры, — пустовали. Ни людей, ни живности.

Вскоре я вышел к краю деревни. За три дома от лесной опушки, на пригорке, обнаружился добротный колодец, срубленный из мощных дубовых стволов. На цепи, обернутой вокруг ворота колодца, висело ведро. Зачерпнув воду, я поставил ведро на край сруба. Дождался, пока вода не прекратила качаться волнами и не замерла, и наклонился над ним.

Ну и что тут?

Нет, нос уродливым не был, это я мог сказать точно. Память даже добавила, что такие носы, как у меня, считались «породистыми» — что бы это ни значило.

Глаза.

Глаза тоже были нормальными, яркими, взгляд — вполне себе умным… Правда, насчет умного взгляда я понадеялся, что не выдаю желаемое за действительное. Мало ли. Память тут же подсказала, что такое вот отношение называлось «тщеславие» и среди людей не особо приветствовалось.

Остальное в моем лице было вполне обычным. Брови как брови — темные и густые. Губы как губы, не толстые, но и не тонкие. Уши — прижатые к черепу, а не оттопыренные, как я видел у некоторых воинов. Да, нормальная внешность. Даже, может быть, и привлекательная.

Тут мне вспомнилось мимолетное обещание писаря-архивиста о «виснущих» на мне «девках».

Память торопливо подсказала, что «девки» — это такие же красивые создания, как дана Вересия, только куда более добрые и ласковые... Да, я бы не отказался, если бы они на мне повисли. Например, одна на правой руке, а вторая на левой. Думаю, двух девок мне бы хватило. Тем более, что я сильный, и вполне мог бы унести их обеих…

Откуда-то издалека донеслись заполошные крики и истеричное лошадиное ржание. Я вынырнул из приятных грез и выпрямился. Посмотрел в сторону звуков.

Из леса на сумасшедшей скорости неслась карета.

Солнце слепило глаза, так что я приставил руку ко лбу и прищурился, пытаясь разглядеть, что именно вызвало крики и зачем нужно было так понукать лошадей. Или они сами чего-то испугались?

Лошади вновь заржали, и, вторя им, от повозки донеслось рычание. Очень громкое, эхом раскатившееся меж домов.