Я прилегла на кровать поверх постельного белья, сжав в руках подушку. Совершенно не представляю, что может быть завтра. Что вообще делать мне в той гимназии, где не будет его? Слушать смешки, терпеть ухмылочки и отвечать на идиотские вопросы?

Самое страшное во всем этом, что из-за меня пострадает он. Если бы я держала себя в руках, всего этого можно было избежать… Он ушел из гимназии. Означает ли это, что он также уйдет из моей жизни? Мне даже думать страшно о том, что это именно так. Нам нельзя быть вместе. Нам запретили, приказали, внушили это, как какой-то самый смертный грех. И все же по другому ведь быть не может. Мы не расстанемся. Мы выдержим все. Я уйду из дома, сбегу на край света, если будет нужно, но не буду жить по чужой указке. Я буду с тем, с кем хочу быть, никто не запретит мне этого.

Мне отчаянно хочется сказать ему об этом. Это нужно мне, необходимо настолько, что я подрываюсь с кровати, наспех приводя себя в порядок, оправляя одежду и стирая с щек растекшуюся тушь. Все выпады со стороны — мне щекоткой покажутся, если он будет рядом. Я выдержу абсолютно все, если это будет той платой за наше счастье, в которое мы оба сумели поверить. Я хочу видеть его, слышать его голос. Хочу рассказать ему то, о чем никому и никогда не говорила, заручиться его поддержкой.

Накинув ветровку я поспешно выбегаю из квартиры до того, как мать услышит шум захлопнувшейся двери и попытается вернуть меня на место, как пешку на нужную клетку шахматной доски. Это уже не игра. Теперь не игра. Это моя жизнь, распоряжаться которой я не позволю никому.

Я так спешила. Бежала по тропинкам заснеженного двора, чтобы как можно скорее добраться до метро. Казалось, задержись я хоть на мгновенье — и не будет смысла двигаться дальше, оборвется та тонкая нить, что еще связывала меня с хрупкой надеждой.

Я звонила ему все время, что ехала в подземке, но телефон был выключен. Сердце клокотало под самым горлом, никаких мыслей, раздумий не было вовсе. Осталось одно лишь желание: как можно быстрее встретиться с ним, ощутить привычную теплоту заботы единственного близкого мне человека, потому как ближе у меня никого больше нет.

Печально, наверное, к концу школьной жизни обнаружить, что у тебя совершенно нет друзей. Те немногие, которым доверяла все эти счастливые годы — предали в тот момент, когда я больше всего нуждалась в поддержке. А самые близкие родные души и вовсе оказались закрыты. Однако все эти душевные переживания меркли на фоне того хаоса, что окружал меня сейчас. Вокруг все было таким ничтожным, настолько малым и незначительным, что думать об этом просто не хотелось. Сейчас несколько иная цель, неразрешимая задача, не дающая мне покоя, не оставляющая и тени равнодушия во мне. И я должна спешить. Бежать так быстро, насколько только это было возможно. По-другому нельзя. Иначе я просто остановлюсь, задохнувшись от внутренней боли, от непонимания окружающих, от тех проблем и неразрешимых задач, что окончательно выбивали из привычной колеи, мешая двигаться дальше, бежать…

И вот я уже у подъезда. Открытая дверь, несколько ступеней до лифта… Мне казалось, я не шла — летела. Я должна быть здесь, именно сейчас, вопреки всему — я должна как можно быстрее оказаться рядом с ним. Стены лифта давят так, что воздуха вокруг мне попросту не хватает. Как рыба, выброшенная на сушу, я дышу ртом тяжело и быстро. Скоро все закончится. Совсем скоро я снова окажусь там, где будет спокойствие, защита, понимание. Никому в этой жизни не удастся лишить меня этого. Я не позволю им…

Каблуки быстро стучат по кафельной плитке темного подъезда, когда я замечаю, что снова бегу, преодолевая последнее пространство, отделяющее меня от заветной двери. Сразу же нажимаю на звонок у двери, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу. Кажется, что я жду уже невозможно долго. Звоню еще раз и тут же стучу в дверь, ненавидя эту массивную преграду, не позволяющую мне идти дальше. Сильно и громко стучу в дверь кулаком, не допуская даже мысли, что не смогу попасть внутрь. Лишь спустя несколько минут до моего слуха доносятся странные звуки, характер которых я не могу определить, но делаю вывод, что в квартире довольно шумно. А значит он дома. И мне нельзя сейчас отступать, уходить не с чем. Да и могла ли я это сделать, когда мои ноги приросли к этому месту у его двери… Еще один отчаянный удар в твердую обшивку двери и я замираю не моргая и, наверное, даже не дыша безотрывно глядя вперед. Руку саднит болью, но мне эта боль кажется даже приятной. Нужно хоть на что-то отвлечься, чтобы окончательно не сойти с ума от безысходности, от отчаяния, которое медленно, но целенаправленно овладевало мной полностью. В глазах противно пощипывало от того, что вновь наворачивались слезы, от которых я уже порядком устала. Слезы не помогут теперь. Бесполезно рвать душу окончательно.

Когда я начала отсчитывать биение своего сердца, призрачным эхом донесся до меня щелчок замка открывающейся двери. Вдох облегчения наполнил легкие, когда дверь передо мной открылась спустя несколько таких сложных для меня минут.

На пороге возникает мой учитель, сжимающий полупустой бокал в руках, а первое, что доносится из-за стен его квартиры — грохочущая музыка, на фоне которой я уже не слышу ни свое дыхание, ни стук сердца. Даня же выглядел всклокоченным: в мятой футболке, потертых джинсах, с растрепанными волосами. Он кивнул головой в сторону прихожей, таким безмолвным приглашением предлагая мне пройти внутрь.

Немного растерявшись, я переступаю порог его квартиры, дверь которой шумно захлопывается за моей спиной. Громкая музыка мешает мне сконцентрироваться, но в глаза все же бросается пустая бутылка чего-то крепкого, валяющаяся здесь же под ногами.

— И? — спрашивает Даня, облокотившись на стену, делая глоток из бокала. — Чем обязан визиту?

Столько хотелось сказать, столько слов заготовлено было, а сейчас мне кажется, я забыла, что вообще умела говорить. Я лишь смотрю на него, ища хоть какую-то зацепку в его взгляде, способствующую помочь мне достучаться до его разума.

— Ты пьян? — пока это единственный вывод, следующий из его вида и единственная фраза, на которую я сейчас была способна.

— Еще нет, — улыбается он как-то отстраненно, равнодушно, будто отвечал на рядовой вопрос о погоде. — Решил немного расслабиться.

Сквозь громкие звуки музыки, доносившейся из холла, я с трудом могу расслышать его, но кажется, Даня не собирался создавать условия для нашего разговора. Или быть может, лишь моего монолога…

— Тем более мне сейчас можно это позволить, — закончил мысль Даня, продолжая улыбаться, что начинало меня раздражать. — Можно теперь не лезть из кожи вон, подстраиваясь под серую массу законопослушных и примерных граждан… Не строить из себя святого, потому что являешься учителем и имеешь ответственность перед несовершеннолетними…