Счастье? Была ли она и вправду счастлива или только на миг потеряла голову в этом сладчайшем и порочном вихре? Не всё ли равно? Развод предрешён – теперь она уже не старалась понять, каково ей живётся без Алберто. Она предала его. Всё кончено.

Бруно слушал её с тем нежным участием, которое неизменно – даже в ранней юности – возникало у него, когда он говорил с женщиной, он подхватывал Мариану на руки, заговаривал о чём-нибудь другом, целовал её огромные прозрачные глаза, чтобы отвлечь возлюбленную от печальных дум.

– Ни у одной женщины на свете, моя королева, нет таких прекрасных глаз и таких бёдер.

Он говорил о картинах и канцонах, читал ей сочи­нённое экспромтом стихотворение, но Мариана любой разговор переводила на Алберто, отныне потерянного навсегда.

Однажды вечером, когда они взобрались наконец по крутой лестнице на шестой этаж, Бруно спросил:

– Чем ты так встревожена? Что с тобой?

Мариана достала из сумочки телеграмму:

– Прочти.

Алберто извещал, что в конце следующей недели прибудет во Францию: он не может больше выносить разлуку и дождаться окончания им самим установленно­го срока. Дела фирмы переданы братьям, теперь всё его время принадлежит Мариане. «Жить без тебя не могу», – прочёл Бруно на бланке телеграфной компании «Вестерн».

– Это будет неприятно, да что я говорю, – «неприятно»! – это будет ужасно, но я должна ему сказать, что дальнейшая наша совместная жизнь невозможна, что я ему изменила…

Бруно обнял Мариану и стал раздевать её, убеждая:

– Ты не сделаешь этого, Мария Медичи, ты ничего не скажешь мужу, потому что любишь его, вот единственная истина, в которую я верю. Зачем же ты хочешь причинить ему страдания?

– С чего ты взял, что я люблю Алберто? Любила, так не обманывала бы…

– Ты говоришь о нём всё время, он сопровождает нас как тень, и не будь я таким добродушным парнем, наверняка обиделся бы. Ты не любишь меня – ты просто нуждалась во мне: я дал тебе то, чего тебе не хватало, я открыл тебе наслаждение. Тебя плохо любили до встречи со мной – в этом виноват и твой муж, и ты сама… Разве я не знаю, в какую броню надменности и приличий была ты закована? Я разбил этот панцирь лишь потому, что ты в тот вечер выпила слишком много шампанского… Я взял тебя силой. Я разорвал на тебе платье и обнажил не только тело твоё, но и душу. Раз­ве не так?

– Так… – ответила Мариана. Знал или угадал этот юный мудрец?

– Вот видишь. Ты должна вернуться к мужу, ты должна сделать так, чтобы ваше супружеское ложе стало доказательством твоей любви. Отдай Алберто всё, что ты получила от меня, всё, что я взял у тебя и тебе же вернул. Но пусть это произойдёт в день его приезда! А до тех пор ты моя, и больше ничья. Я никогда не забуду тебя, Мария Медичи да Коста. В мой смертный час я вспомню о тебе. А сейчас не будем терять время! Всего несколько дней отпущено нам для нашего прощанья!

– Да, Антонио, ты прав, я люблю Алберто… Но вернуться к нему не могу всё равно…

Бруно слегка струсил. Неужели она хочет остаться с ним и превратить весёлое, лёгкое и пикантное приключе­ние в постоянную связь, которая хуже брака?

– Помнишь, я говорил тебе… я не могу связать себя надолго ни с кем, я не рождён для постоянства… Я ведь так – временный…

– Не бойся. Я вернусь в Бразилию.

– Хочу о другом тебе сказать: ты создана для того, чтобы быть верной женой, чтобы любить своего мужа. Не верю, что, переходя из рук в руки, ты найдёшь счастье.

– Речь идёт не об этом, Антонио. Выслушай меня: кроме стихов и наслаждения, ты подарил мне ещё и ре­бёнка. Я сразу предупреждаю тебя, что избавляться от него не собираюсь: я много лет мечтала о сыне. Не волнуйся, это произойдёт в Бразилии. Мой сын будет напоминать мне о тебе, о моём временном Антонио.

Лицо Бруно осветилось улыбкой.

– Почему это «мой сын»? Это наш сын, он такой же мой, как и твой!

Целую минуту он о чём-то размышлял, а потом обнял Мариану и поцеловал её в глаза и в губы. Он заговорил серьёзно и раздумчиво, словно в свои двадцать лет был уже умудрён опытом, – так бывает только с поэтами, с теми, кто наделён даром провидения.

– Ведь твой муж тоже хочет ребёнка? Да? Видишь, мы и вправду с ним похожи. Не думай, что я забуду о нашем сыне – я знаю, что у тебя родится сын и ты назовёшь его Антонио. Ты следишь за моей мыслью? Зачем тебе растить ребёнка, рождённого вне брака, одной, без мужа? Ему слишком дорого и долго придётся платить за наше увлечение. Лучше всего для нашего Антонио было бы родиться от Алберто Рибейры да Косты, а я хочу своему сыну самого хорошего. Не кричи, не сердись, обдумай всё не горячась – и ты поймёшь, что я прав. Я хочу дать тебе не только память о наслаждении и сына – я хочу вернуть тебе твоего мужа. Втроём – ты, он и Антонио – вы будете счастливы.

Накануне приезда Алберто, в час прощания, она заплакала и поблагодарила Бруно, а тот сказал, что не забыл о своём обещании написать стихотворение: образ обнажённой Марианы, окутанной розовым шёлком зари, навсегда остался в его памяти.

Мальчик, зачатый на греховном ложе в мансарде отеля «Сен-Мишель», получил при крещении имя Антонио – в честь святого, покровителя брака, к которому с молитвой обратилась Мариана. Чудо произошло в ночь после приезда мужа: она впервые забыла про свою целомудренную сдержанность и отдалась Алберто с требовательной и жадной страстью. Ослеплённый муж про­шептал:

– Я уверен, что ты подаришь мне сына, любовь моя!..

Потом, уже в Сан-Пауло, появились на свет Алберто-Фильо и Силвия, названная в честь тётки, которая всё ещё жила в Париже и возвращаться не думала. У неё всё было по-прежнему, только теперь она чередовала не маленького Жана с большим Андре, а белокурого, за­стенчивого американца по имени Боб – американцы входили в моду – с французом Жоржем: без француза, как ни крути, не обойдёшься…

Местре Афранио Портела, собирая материал для сво­его романа, пришёл к выводу, что в высшем обществе Сан-Пауло нет семейства счастливее. Внимательный и преданный муж, верная и любящая жена. Вместе дожив до старости – через четыре года их золотая свадьба, – Мариана и Алберто доказали, что и среди суетных вели­косветских миллионеров встречается вечная любовь. Этим чудом они обязаны поэтам, ибо там, где речь идёт о любви, поэты – не меньшие чудотворцы, чем причисленные к лику святые.

ФИНИШНАЯ ПРЯМАЯ

За неделю до выборов, в душный январский день 1941 года, когда знойное марево придавило город, словно бетонная глыба, единственный кандидат в Бразильскую Академию получил от Алтино Алкантары два отрадных известия, открывающие перед ним самые благоприятные перспективы.

Первое известие касалось мундира и носило чисто экономический характер. Мундир, расшитый на груди, по вороту и на обшлагах золотыми пальмовыми ветвями, стоит целое состояние, если же прибавить к этому стоимость всей дополнительной академической амуниции – треуголки с золотым галуном и белым плюмажем и шпаги с чеканным клинком, – то ещё раза в полтора до­роже. Алтино Алкантара был приятно удивлен, когда генерал попросил его произнести речь от имени новых коллег на церемонии вступления – он полагал, что этой чести удостоится Родриго Инасио Фильо, один из тех, кто выдвинул кандидатуру Морейры, и, по слухам, интимный друг дома. Алкантара сначала пообещал собрать деньги на великолепное облачение «бессмертного» по подписке среди граждан Сан-Пауло, но вскоре понял, что дело это долгое и хлопотное, хоть генералу, активному участнику боев 32-го года, очень пришлась по вкусу идея коллективной благодарности жителей великого штата.

Алкантара отказался от своего намерения и решил действовать с черного хода, прибегнув к посредничеству своего друга, который был близок с интервентором[31] штата Пернамбуко. Тот оказался в высшей степени любезным человеком и обещал распорядиться о выделения сверхсметных сумм на мундир для славного земляка. Патриотизм взял верх над политическими разногласиями. «Кроме того, – втолковывал интервентор начальнику полиции, – генерал Валдомиро Морейра сейчас отставлен от командования, метит в академики и никакой опасности для Нового государства не представляет. Официальный дар утихомирит его окончательно, так что эти несколько тысяч пойдут на благое дело».

вернуться

31

Интервентор – временный представитель президента в каком-либо штате.