— Альва может сломать голыми руками даже ребёнок! — Олаф махнул рукой. — Нашёл, чем хвастать! Вот! — Он подбросил на ладони полный железных колечек кожаный ремешок. — Это кольца от моей кольчуги, которые посыпались, когда в меня попал йотун! Я убил потом того великана, а это ношу в память! — И закрепил ремень на бронежилете.

— Ой, девочки, — Арнольв медленно поднялся с лавки, не переставая держаться за живот, — насмешили, что описаться можно! — Он вынул из своего мешка искусно собранную из костяных сегментов, отполированную, как серебро, гривну, с подвешенным к ней десятком когтей, каждый из которых в длину был не меньше указательного пальца. — Этот знак сделал мне мой отец Асбьёрн после того, как в лесах под Ульвборгом я голыми руками и обломком ножа убил двухголового медведя!

— Как ты можешь помнить это, — вмешался Атли, ещё сильнее повышая голос, — когда был смертельно пьян?!

Ответом был новый взрыв хохота, Арнольв сжал громадные кулачищи.

— Уж кто бы говорил… — покачивая головой, сказал он, а Харальд тут же подхватил:

— Точно! Помните, во время речного боя зим пять назад, когда Атли нажрался так, что не мог стоять на палубе? Он тогда разогнал охрану транспорта одним своим видом, больше похожий на привидение! — И смех Харальда поддержали остальные, тыча пальцами в жертву.

— Атли — Болотная Лихорадка!

— Было-было!

— Что вы наговариваете?! — Ярл грозно нахмурился. — Не было такого! Это все Эймунд Обгаженная Рубашка, что отроком в хирде был той зимой, нам супчика сварил, словно диверсант какой!…

— А Олаф? — Бьёрн посмотрел поверх очков. — Чуть не убивший Рагнара после очередной попойки? Победитель левых флангов! Конунг, — тонким голосом начал дразнить он, — я хочу драться с Рагнаром, он обозвал меня сыном Мусспеля!

Новая волна хохота, от которого задрожали перекрытия.

— Ага, огненным великаном!

— Он его сыном мупеля тогда обозвал!

На этот раз Олаф не нашёлся что ответить и только улыбался, глядя в пол, что, в свою очередь, лишь раззадорило новый смех.

— А Бьёрн, — Харальд на всякий случай отодвинулся от того подальше, — который чуть не открутил головуАтли, когда тот пьяный полез с ним брататься!

— Алкаши!

— Не было такого! Ты сам-то про себя вспомни, Харальд, славный поединщик: полез приставать к новой наложнице Рёрика, объясняясь в любви ко всему живому! — Тот покраснел, но захохотал ещё сильнее.

— А ирландец, который по этому делу чуть не прибил веслом самого конунга?!

— А Олаф, когда он выпал за борт и мы только через час поняли, что у нас кого-то не хватает?!

— Уроды, я потом по берегу полдня мокрый тащился через земли охотников. А ведь на дворе ноябрь был, а не июль!

— Все бы вам накачиваться! Смотрите, неудачники, какой нож я взял трофеем в битве с Миссионерами под Кииком! — И Бьёрн продемонстрировал превосходный швейцарский кинжал.

— А вот этот шрам!…

— А вот эта цепь!…

— Да ты же тогда весь бой в отрубе провалялся, пока мы в корабле отбивались!

— Ой, как смешно, прямо животик колет… Посмотрите лучше сюда! Вот настоящий…

— Кто? Он? Да он даже глиняной миски разрубить не сможет!

Ивальд очнулся только тогда, когда в руку легла передаваемая по кругу бутыль. Причём понял вдруг: два круга он уже пропустил, пребывая в состоянии глубочайшего шока. Глотнул, захлёбываясь, и даже не закусил, продолжая разглядывать северян, словно в первый раз.

За следующие десять минут из мешков появлялись все новые и новые вещи, старательно прилаживаемые, прицепляемые, подвязываемые или просто надеваемые викингами. За это короткое время они как бы преобразились, и теперь по каждому из раумов можно было читать, как по учебнику военной истории: схватки, крупные битвы, ранения и число сметённых врагов. Северяне расчёсывали волосы, заплетали косы и бороды, умело вживляя в плетение крохотные обереги или цветные ленты, подтягивали доспехи, осматривали клинки и проверяли огнестрельное оружие.

Неожиданно Ивальд вновь почувствовал ледяной укол зависти и одиночества. Прижав к себе винтовку, он второй рукой поспешно нащупал на груди молот и невольно придвинулся к промолчавшему всю перепалку Орму.

Затянув последний ремень, ярл, наконец, довольно притопнул ногой и неторопливо прошёлся по избе, красуясь перед ближниками, деловито заглядывая в углы и окна, за которыми вместе со снегом теперь опускались и сумерки. И остановился ровно напротив кузнеца, намеренно ли, или случайно, тот так и не понял. Оправив на шее тяжёлую цепь, Атли сказал, обращаясь как бы сразу ко всем:

— Когда они придут, мы встанем в круг и будем отбиваться, а после выйдем на улицу и добьём оставшихся в живых. — Тяжёлый взгляд из-под тёмных бровей ярла пригвоздил дверга к лавке, словно попавшегося мотыля.

Казалось, викинг смотрит прямо в душу кузнеца, сейчас такую неспокойную и мечущуюся по клетке обессилившего тела. Преступая через себя, он тихо ответил, словно Атли все же говорил это лично ему, и почувствовал, как приковываются в этот момент к нему взгляды остальных хирдманов. Забыв про стыд или слабость, Ивальд сказал то, о чем и думать не решался последние пять лун:

— Но ведь я же не воин.

Атли сдвинул уголок рта вверх, передумал и вдруг кивнул, решительно соглашаясь с кузнецом:

— Ты скоро им станешь!

А потом кто-то выключил звуки и снег. В тишине опускающегося вечера осыпанная белым деревушка, казалось, погружалась в дрёму, сонно моргая лишь несколькими освещёнными окнами и лениво перебирая воздух лопастями вышек. Ослепительное полотно не перечёркнуто ни одной дорожкой следов, контрастные тени становятся ещё резче в затухающем свете уходящего прочь дня. Белая земля в окружении черно-зеленой стены и тёмное небо-крыша с размазанными по нему столбиками печных дымов.

Они молча ждали, не выпуская из рук оружия и оберегов, прислушиваясь к каждому звуку, стараясь лишний раз не шевелиться. Ночь робко, а потом все смелее входила в посёлок, бесшумно разгуливая по крохотным улочкам.

Северяне смотрели в стены, видя за ободранной штукатуркой и ржавеющими листами кровли бесконечные просторы бездонно-синего океана, верхушки покрытых коврами снега скал и полет стай белоснежных птиц над гладью фьорда. Это заменяло сон, это уносило от реальности, большее, на что был способен стерегущий её «Фенрир»…

Тролли пришли, когда над Мидгардом уже больше часа царила глубокая ночь.

Орм, не меняющий позы уже, наверное, целую вечность, осторожно приподнялся на подстилке, разминая затёкшую ногу. Высунулся за хилое ограждение площадки и взглядом нашёл балкон, наспех сколоченный на крыше ветряной вышки, на котором сидел Торкель.

Ничего. Тишина. Но вот замерла потянувшаяся к фляге рука, а вторая привычно притянула к себе винтовку. Орм по-кошачьи скользнул к северному краю башни, всматриваясь в опушку леса, и размотал на затворе меховой чехольчик, предохраняющий оружие от холода. Протянул руку к струне верёвки, убегающей вниз, в коморку, где караулил Ивальд. Несколько раз с силой дёрнул, прислушиваясь к глухому звону банок. Потом вытряхнул из кошеля древнюю бензиновую зажигалку, щёлкнул крышкой и зажёг фитиль, опуская огонёк в пробитое ограждение. Торкель заметил, зашевелился на своём балконе и подал ответный сигнал, чиркнув спичкой.

По одному отделяясь от опушки, прекрасно различимые на пушистом ковре свежего снега, к деревне начали сползаться чёрные силуэты — невысокие и сгорбленные. Вот их двое, потом ещё четверо, потом девять, и вот уже. подобно муравьям, вся пашня от посёлка ветрянщиков до леса покрылась фигурами троллей. Перепахивая босыми ногами девственный покров, они неторопливо приближались, сжимая в руках дубины, топоры и копья. Вот их больше двадцати, вот ещё около двух дюжин, вот уже больше пятидесяти, а тайга все не останавливается, продолжая вываливать на открытое пространство новые и новые фигуры.

Ивальд ворвался в избу, едва не угодив под тяжёлую руку Бьёрна. Влетел, принося в тёплое помещение облако холода и рой снежинок, прикрывая за собой дверь и, не обращая внимания на презрительные взгляды северян, выдохнул: