– Да, я собираюсь делать строгие костюмы и платья, которыми так восхищается твоя мама… А она знаток того, что найдет спрос, Джейн.

– Согласна. И раз уж мы заговорили о ней, с сожалением сообщаю, что должна тебя покинуть – мама ужасно разозлится, если я опоздаю на встречу с ней и Грегори Джойнсоном, а мне нужно еще заскочить домой и переодеться. Итак, Краудер, не пожелаешь ли мне удачи?

– Безусловно. Я уверена, что он одобрит эскизы твоих костюмов… они чудо как хороши.

Джейн лукаво подмигнула подруге, беря сумку и пальто.

– Хорошо, что звезде они нравятся, правда? Нужно поблагодарить Бога за мою маму-актрису и за ее приверженность семейственности. – Остановившись у дверей, Джейн добавила: – И не сиди здесь до полуночи, Краудер, у тебя бледный вид.

– Не буду. Увидимся позднее на Уолтон-стрит.

Оставшись одна, Кристина поднялась наверх и включила в большой студии верхнее освещение, сделанное для того, чтобы можно было работать по ночам. Посмотрев на ткань, расписывать которую она закончила этим утром, Кристина удовлетворенно кивнула.

Это были белые каллы на черном шифоне. Она сделала их на отрезе, перед кройкой. Моделированием она собиралась заняться завтра. Кристина часто прибегала к такому методу. Но иногда прежде придумывала фасон, делала выкройку, кроила передние и задние полотнища и только тогда рисовала цветы. Она никогда не ограничивала себя, всегда оставалась открытой для вдохновения и в каком-то смысле позволяла искусству диктовать фасон. Поэтому ни один из расписанных ею туалетов не был похож на другой.

Осмотрев несколько других тканей, Кристина вернулась вниз, в контору, и присела к столу. Положив перед собой лист бумаги, она начала писать письмо родителям. Она делала это раз в неделю, а по воскресеньям звонила по телефону.

Девушка вздохнула, заполняя страницы ложью: ложью о картинах, которые якобы продала, ложью о светской жизни, ложью о личной жизни. Ей приходилось придумывать, потому что на самом деле никакой личной жизни не было – ее последний довольно-таки скучный роман с однокурсником угас сам собою, как это происходило уже не раз за годы учебы.

Опершись в подбородок, Кристина ломала голову, пытаясь сочинить что-нибудь интересное. Одра так любила истории о ее успехе в обществе, о Седжвиках и других знаменитостях, с которыми ее дочь встречалась на вечеринках.

Откинувшись на спинку стула, Кристина положила ручку и подумала о Далси Мэнвил. Каким она оказалась замечательным другом и как мило отнеслась к ее родителям, когда те приехали в Лондон, чтобы присутствовать при вручении дипломов. Джейн на несколько дней переехала с Уолтон-стрит к своим родителям в Мейфэр, чтобы Винсент и Одра могли остановиться у Кристины. Эти несколько дней, которые они провели вместе, доставили им много радости, да и в целом поездка оказалась чрезвычайно успешной.

Седжвики устроили вечеринку для Джейн и Кристины по случаю окончания колледжа. Внешность Винсента поразила Далси. Вспомнив ее реакцию, Кристина улыбнулась. Далси отвела ее в сторону и шепнула:

– Могла бы и предупредить меня, что твой отец выглядит, как Роберт Тейлор. Господи, да будь он актером, его лицо сделало бы ему блестящую карьеру, дорогая.

Когда в тот же вечер Кристина передала это замечание Далси родителям, отец выглядел весьма польщенным, а мать, напротив, недовольной, даже раздраженной. Тогда-то Кристина поняла, что Одра ужасно ревновала мужа.

– Ох уж эта парочка, – пробормотала она, снова берясь за ручку. – С ними не соскучишься – то чуть ли не дерутся, то бросаются друг другу в объятия.

При мысли о родителях Кристину охватила горячая нежность. Она так любила обоих и всегда старалась занять нейтральную позицию, чтобы примирить их, не принимая ничью сторону и не желая никого из них обидеть. «И я думаю, мне это удавалось», – сказала она самой себе, заканчивая письмо, полное лжи. «Но это ложь во спасение», – подумала она.

Было уже девять часов, когда Кристина, наконец, покинула «фабрику» и направилась по Кингс-роуд к Слоун-сквер. Она все еще думала о матери. Горячими уверениями, что ее работы теперь хорошо продаются, Кристина пыталась убедить Одру не посылать ей больше денег, но мать продолжала работать у Лидса, и это вселяло беспокойство.

– Она не послушает меня, детка, – возразил отец, когда Кристина заговорила с ним об этом во время рождественских праздников. – Твоя мать всегда поступала так, как считала нужным, и я меньше кого бы то ни было могу заставить ее изменить свое решение.

Советов дочери Одра тоже не послушалась, и та в конце концов решила больше не возвращаться к этому вопросу. По крайней мере, она могла быть спокойна, что мать оставляет себе заработанные деньги. Кристина опустила письмо в ящик на почте на Слоун-сквер. Все-таки это огромное облегчение – знать, что ей не приходится больше работать только для того, чтобы содержать дочь.

С тех самых пор, как Кристина бросила писать пейзажи, она не очень-то раздумывала об этом. Лично для нее решение было окончательным, она о нем не жалела. Теперь побудительным мотивом ее поступков стало желание найти для себя нишу в мире высокой моды и вести дело по-крупному. Кристина считала, что только зарабатывая по-настоящему, она сможет вернуть огромный долг матери, окружив ее комфортом и такой роскошью, какую только можно вообразить. И она надеялась, что скоро будет в состоянии сделать это.

Торопливо шагая по Слоун-сквер и кутаясь в шарф на мартовском ветру, Кристина думала о крупном заказе, который получила от актрисы Миранды Фаулер. Через три месяца звезда уезжала в Нью-Йорк, где должна была играть в бродвейском спектакле, и попросила Кристину сшить ей как можно больше вечерних туалетов.

«Как я справлюсь с этим», – с беспокойством думала Кристина, входя в квартиру на Уолтон-стрит. В тот вечер за стаканом молока с сэндвичем она начала делать наброски и, как обычно, с головой ушла в работу.

Все пасмурные дни Кристине казалось, что ее рукой движет вдохновение.

Блокнот для эскизов вскоре заполнился предметами гардероба Миранды Фаулер. Идеи опережали друг друга, фантазия не знала удержу. Фасоны, расцветки, сочетания цветов, фактура тканей, украшения – все это теснилось в голове Кристины, требуя непрестанного внимания. За десять дней замыслы устоялись, она отобрала наиболее ценные, закончила делать патронки и приступила к выбору нужных тканей.

Следующие несколько дней шифоны, шелка, сатины, парча, крепы кружились перед ней, переливаясь головокружительной гаммой расцветок. Кристина остановилась на шелке, шифоне и жоржете для вечерних платьев, тяжелом атласе для вечерней пижамы и длинного вечернего пиджака, а для двух жакетов к шелковым брюкам взяла парчу.

Когда актриса явилась на примерку, она пришла в восторг от рисунков и тканей. Кристина объяснила, что если ей придется делать полный гардероб, то не все вещи удастся расписать вручную. Миранда Фаулер была согласна на все.

Кристина работала сутки напролет, две французские швеи строчили без остановки, чтобы в срок закончить туалеты для прославленной звезды музыкальной комедии. Через пару недель после того, как Кристина начала работу над заказом, появилась еще одна француженка, подруга Жермен по имени Люси Джеймс. У Люси были очень хорошие рекомендации. Помимо того, что она была отличной швеей, у нее был талант закройщицы. До войны и замужества (в 1938 году Люси вышла замуж за англичанина) она работала в салоне Баленсиаги. Переехав в Англию, Люси поступила работать к мистеру Майклу, модельеру салона на Корлос-Плейс. Кристине не потребовалось много времени, чтобы понять, что Люси для нее настоящая находка. Кристина могла полностью поручить ей раскрой, сняв с себя эту ношу, чтобы целиком отдаться росписи.

Колоссальные усилия, истраченные на то, чтобы туалеты Миранды Фаулер были готовы во время, увенчались успехом. Кристина управилась раньше срока и однажды ранним теплым вечером в конце мая она привела Джейн наверх, чтобы показать висящие на рейке туалеты.