Пространное письмо, адресованное им в июле 1916 года государю императору, содержало в себе нисколько абзацев, написанных по-французски. «Дорогой Ники, – объяснял великий князь Николай Михайлович в постскриптуме, – извини меня за французскую речь, но мне кажется, что на этом языке я нахожу более удачные выражения, чтобы высказать мои мысли…» Блестящий стилист, обладавший талантом художественной прозы, он, вероятно, сознавал, что его «галлицизированные мысли» будут звучать по-русски по меньшей мере странно.
К моему старшему брату можно было бы легко применить пушкинскую эпиграмму, посвященную Чаадаеву:
Я не знаю никого другого, кто мог бы с большим успехом нести обязанности русского посла во Франции или же в Великобритании. Его ясный ум, европейские взгляды, врожденное благородство, его понимание миросозерцания иностранцев, его широкая терпимость и искреннее миролюбие стяжали бы ему лишь любовь и уважение в любой мировой столице. Низменная зависть и глупые предрассудки не позволили ему занять выдающегося положения в рядах русской дипломатии, и вместо того, чтобы помочь России на том поприще, на котором она более всего нуждалась в его помощи, он был обречен на бездействие людьми, которые не могли ему простить его способностей и забыть его презрения к их невежеству. С этой точки зрения жизнь его была прожита без пользы. В ранней молодости он влюбился в принцессу Викторию Баденскую – дочь нашего дяди великого герцога Баденского.
Эта несчастная любовь разбила его сердце, так как православная церковь на допускала браков между двоюродным братом и сестрою. Она вышла замуж за будущего шведского короля Густава-Адольфа, он же остался всю свою жизнь холостяком и жил в своем слишком обширном дворце, окруженный книгами, манускриптами и ботаническими коллекциями.
Мой второй брат, Михаил Михайлович, не обладал талантами Николая Михайловича. Он обожал военную службу и чувствовал себя превосходно в рядах лейб-гвардии Егерского полка. Его располагающая внешность, благородное сердце и способности танцора сделали его любимцем петербургского большого света. Очень скоро Миш-Миш сделался общим любимцем петербургских салонов. К несчастью, у него слишком рано проснулась склонность к семейной жизни. Достигнув совершеннолетия в 20 лет и получив право распоряжения своими средствами, он начал постройку роскошного дворца. – У нас должен быть приличный дом… – сказал он архитектору.
Под словом «мы» надо было понимать его и его будущую жену. Он еще не знал, на ком он женится, но во что бы то ни стало собирался жениться на ком-нибудь, и как можно скорее. В постоянных поисках «царицы своих грез» он делал несколько попыток жениться на девушках неравного с ним происхождения. Это создавало тяжелые осложнения между ним и нашими родителями и ни к чему не привело. В конце концов он все-таки вступил в морганатический брак с дочерью от морганатического же брака герцога Нассауского, дедушкой которой со стороны матери был А.С. Пушкин. Это положило конец всем планам разнообразных увеселений в новом дворце Миш-Миша. Его попросили выехать из России, и он провел всю свою жизнь в Лондоне. Одна из его дочерей, которая известна в обществе по ее теперешнему титулу леди Мильфорд-Хавен, вышла замуж за принца Баттенберга, двоюродного брата королевы Испанской.
Мой третий брат, Георгий Михайлович, проявлял в детстве способности к рисованию. Он разделял мою любовь к Кавказу и собирался служить в рядах Грузинского гренадерского полка в Тифлисе.
Переезд нашего отца в Санкт-Петербург разрушил все планы великого князя Георгия Михайловича. Он вышел в офицеры в лейб-гвардии конную артиллерийскую бригаду и близко сошелся с великим князем Петром Николаевичем, что дурно повлияло на развитие его индивидуальных качеств. Подражая своему двоюродному брату Петру Николаевичу, Георгий Михайлович утратил индивидуальные черты характера и находил удовлетворение от жизни в атмосфере манежа, лошадей и кавалерийских офицеров. Вернувшись из поездки на Дальний Восток, я нашел совершенно другого человека вместо моего старого тифлисского друга.
Этот ставший чужим для меня человек перестал меня интересовать, и наши отношения потеряли прежний характер взаимного обожания. У Георгия Михайловича было две дочери от брака с принцессой Марией Греческой. Старшая из них, Ксения, вышла замуж и потом развелась с мистером Вильямом Лидсом-младшим из Нью-Йорка; младшая – Нина Георгиевна – замужем за князем Павлом Чавчавадзе и живет также в Америке.
Мой четвертый брат – великий князь Сергей Михайлович (он на три года моложе меня) – радовал сердце моего отца тем, что стал хорошим артиллеристом. В качестве генерал-инспектора артиллерии он сделал все, что было в его силах, для того, чтобы в предвидении неизбежной войны с Германией воздействовать на тяжелое на подъем русское правительство в вопросе перевооружения нашей артиллерии. Его советов никто не слушал, но впоследствии на него указывали в оппозиционных кругах Государственной думы как на «человека, ответственного за нашу неподготовленность».
Эта манера бросания ножа в спину мало удивляла Сергея Михайловича. В качестве воспитанника полковника Гельмерсена, бывшего адъютанта моего отца, мой брат Сергей избрал своим жизненным девизом слова «тем хуже», которые были излюбленной поговоркой этого желчного потомка балтийских баронов.
Когда Гельмерсену что-нибудь не нравилось, он пожимал плечами и говорил «тем хуже» с видом человека, которому все, в сущности говоря, было безразлично. Воспитатель и воспитанник продолжительное время поддерживали эту позу, и понадобилось довольно много времени, чтобы отучить моего брата от привычки выглядеть вечно обиженным – позы, которая дала ему прозвище «месье Писающий мальчик».
Как и я, он был близким другом императора Николая II в течение более сорока лет, и следовало только пожалеть, что ему не удалось передать долю критического отношения к действительности полковника Гельмерсена своему высокому другу из Царского Села. Сергей Михайлович никогда не женился, хотя его верная подруга, известная русская балерина, сумела окружить его атмосферой семейной жизни.
Мой младший брат, Алексей Михайлович, умер от туберкулеза двадцати лет от роду.
Теперь остается сказать несколько слов о так называемых владетельных принцах – Лейхтенбергском, Ольденбургском и Мекленбург-Стрелицком.
Из трех герцогов Лейхтенбергских, сыновей великой княгини Марии Николаевны от ее брака с герцогом Лейхтенбергским, в России был известен только герцог Евгений, благодаря красоте его жены Зинаиды Дмитриевны, родной сестры генерала Скобелева, получившей титул графини Богарне. Когда упоминаю ее имя, я отдаю себе отчет в полной невозможности описать физические качества этой удивительной женщины.
Я никогда не видел подобной ей во время всех моих путешествий по Европе, Азии, Америки и Австралии, что является большим счастьем, так как такие женщины не должны попадаться часто на глаза. Когда она входила, я не мог оставаться с нею в одной комнате. Я знал ее манеру подходить в разговоре очень близко к людям и сознавал, что в ее обществе становлюсь неответственным за свои поступки. Все молодые великие князья мне в этом отношении вполне сочувствовали, так как каждый страдал при виде ее так же, как и я. Находясь в обществе очаровательной Зины, единственное, что оставалось сделать, – это ее обнять, предоставив церемониймейстеру делать что угодно, но мы, молодежь, никогда не могли собраться с духом, чтобы решиться на этот единственно логический поступок.
Дело осложнялось тем, великий князь Алексей Александрович был неразлучным спутником четы Лейхтенбергских и его любовь к герцогине уже давно была предметом скандала. В обществе эту троицу называли «королевский дом втроем», и все усилия императора Николая II воздействовать на своего темпераментного дядю не имели никакого успеха. Я полагаю, что великий князь Алексей пожертвовал бы всем русским флотом, только бы его не разлучали с Зиной.
