Потом пришло письмо из Копенгагена. Я буду помнить его до того дня, когда архангел протрубит в свою трубу.

«Скоро Рождество, – писала вдовствующая императрица, – и в Видовре скопилось много подарков, но департамент императорских усадеб так и не прислал мне чек. Не могу представить себе причину столь странной задержки».

Я потер глаза, посмотрел на дату и ахнул. 5 декабря 1924 года, почти через восемь лет после свержения царя, моя теща по-прежнему надеялась получить свой чек от департамента российских императорских усадеб! Стоя на пороге восьмидесятилетия и пережив четырех российских императоров, она упорно отказывалась мириться с новым положением дел. Она знала, что к ее сестре Александре в Англии относятся с прежним обожанием. Она откровенно не понимала, почему она, императрица еще более крупной империи, вынуждена жить в изгнании! Бесполезно было объяснять, что само здание в Санкт-Петербурге, где находился почивший в бозе департамент, теперь занято клубом коммунистической молодежи. Поэтому я выписал чек, собрав необходимые средства, и отправил ей по почте в Копенгаген вместе с моими пылкими надеждами на то, что предстоящее Рождество станет очень веселым и наступающий 1925 год будет лучше, гораздо лучше, чем прошлый, 1924 год. На последнее я надеялся всерьез. Если бы наступивший год оказался еще хуже прошедшего, 1926 года для нас могло бы вовсе не наступить.

Он перенес столицу России в деревню Сен-Бриак на скалистом побережье Бретани, и там, в уединении своего кабинета на первом этаже довольно симпатичного сельского дома, каждый день с девяти до шести занимается делами своей невидимой империи.

По мнению местных полицейских, которые по долгу службы обязаны надзирать за всеми иностранцами, живущими в их округе, он – «бывший великий князь Кирилл, живущий во Франции с визой, которая позволяет ему оставаться в стране неограниченное время».

По мнению пятисот тысяч русских монархистов в изгнании, которые с трудом зарабатывают себе на жизнь в тридцати с лишним странах восточнее и западнее Суэцкого канала, его следует называть «императором Всероссийским Кириллом I». На правах старшего представителя династии после отречения Николая II 15 марта 1917 года он стал законным наследником российского престола.

Хотя расхождение между двумя вышеописанными точками зрения вполне понятно и объяснимо, оно не порождает больших разногласий в юридических кругах по вполне веской причине. Ни силы полиции Сен-Бриака, ни воодушевление русских монархистов в эмиграции не способны свернуть Союз Советских Социалистических Республик с избранного им курса. В настоящее время едва ли можно надеяться посадить великого князя Кирилла на престол силой пушек и штыков. Конечно, как всегда, последнее слово принадлежит верному другу и надежному утешителю всех претендентов – Истории. История же учит, что только в геометрии кратчайшим расстоянием между двумя точками является прямая, а вовсе не чередование революций и контрреволюций. Из истории мы знаем поучительную сказку о растрепанном беженце среднего возраста, который в течение двадцати трех «тощих лет» вел полуголодное существование, но потом стал королем Франции Людовиком XVIII. История напоминает о поразительных достижениях еще одного француза, молодого парижанина, не обладавшего особыми талантами, который, благодаря своему красноречию, проделал путь от террас второразрядных кафе до дворца Тюильри; он известен как император Наполеон III. Кроме того, История извлекает из своих запасников имена Карла II в Англии, Луи-Филиппа во Франции и Фердинанда VII в Испании – все трое следовали принципу «никогда не отчаиваться» и наконец, благодаря своему терпению, сели на престол. Не обошлось и без дружеской помощи в виде «кредитных счетов» у сочувствующих бакалейщиков и доверчивых трактирщиков. Та же История в наши дни признает нынешнюю власть Сталина неоспоримой, но в то же время напоминает о том, что сравнительно недавно взлетел к вершинам власти неистовый маленький корсиканец по фамилии Бонапарт.

Шуткам Истории нет конца. Именно поэтому, когда наши признанные мудрецы с нотками гражданского возмущения в голосе спрашивают меня: «Что вы можете сказать о поведении вашего племянника Кирилла? Разве вы не считаете крайне нелепой мысль о том, что он изображает из себя императора Всероссийского?» – я неизменно и с некоторой бравадой отвечаю: «Нет. Я верю в Историю. Не могу не верить. Я сам великий князь, неужели вы не понимаете?.. Я достаточно долго живу на свете и прекрасно понимаю: многое из того, что кажется нелепым сегодня, возможно, не позднее чем завтра назовут самым восхитительным примером стойкости».

Тем не менее Кирилл в самом деле «изображает из себя» царя и действует соответственно. Издает указы, дарует монаршие благодарности, подписывает монаршие назначения и пишет статьи о политике, которой должны следовать его сторонники.

Его жизнь полна незатухающего пафоса, потому что положение монарха, хотя его в высшей степени переоценивают, напоминает страшный сон. Он правит империей, которой больше нет, а его верные подданные водят такси в Париже, служат официантами в Берлине, танцуют в театрах на Бродвее, снимаются в кино в Голливуде, разгружают уголь в Монтевидео или умирают за добрый старый Китай в нищих пригородах Шанхая. Управление прежней многоязычной Австро-Венгерской империей можно считать синекурой по сравнению с нынешней задачей великого князя Кирилла.

Учитывая обстоятельства, ему приходится повелевать почти исключительно по почте. Вряд ли он считает перо могущественнее меча; просто меча у него нет.

Каждое утро крепкий, загорелый почтальон появляется на пороге импровизированного императорского дворца в деревне Сен-Бриак, тяжело дыша и отдуваясь под тяжестью пачек писем, на которых есть штемпели почти всех стран мира. Иностранные представители теневого императора России ежедневно сообщают ему о физическом и моральном состоянии его далеких подданных, хотя они первыми готовы признать: на то, чтобы разобраться в бесконечно запутанных проблемах русских изгнанников, потребовался бы какой-нибудь супер-Моисей.

Он сидит и читает. Благодаря своим материалам для чтения он изучает географию и психологию человеческой зависимости.

Русские, русские, русские… Русские по всему миру! Умные мечтатели и изворотливые хитрецы, герои с разбитым сердцем и бесстыжие трусы, кандидаты в Зал Славы и полноправные пациенты доктора Фрейда.

Судя по всему, красные агитаторы, работавшие на Балканах, добились больших успехов в среде русских беженцев в Югославии; в такое время положение может спасти лишь «личное письмо от его величества»…

Подобные предложения наводят великого князя Кирилла на мысли. Жизнь – странная штука. Югославия – страна, освобожденная его дедом, земля, пропитанная кровью двух поколений русских солдат. Кто мог подумать, что она переживет своих благодетелей из Дома Романовых?

У него нет времени на слишком долгие раздумья; пришло письмо из Нью-Йорка с пометкой «чрезвычайно важно». В Соединенных Штатах по-прежнему высок уровень безработицы, и «несколько слов монаршего поощрения будут высоко оценены обедневшей русской колонией в Гарлеме».

Гарлем. Джаз. Костюмы в клетку и яркие галстуки. Синтетический джин и синтетический порок… И русские, которые ждут «нескольких слов монаршего поощрения»! Как нелепо, как трагично и бесконечно нелепо!

Следующее письмо переносит его в Китай. Военачальники не оставляют попыток привлечь на службу бывших русских офицеров в Маньчжурии; последние ждут от Сен-Бриака совета и руководства…

И так далее. Его верные подданные обладают каким-то сверхъестественным талантом пускать корни в странах, которые сразу после того охватывают революции и войны.

Группа казаков совсем недавно обосновалась на границе Боливии и Парагвая; теперь им приходится выбирать: возвращаться ли в Европу или принять участие в совершенно чужой для них войне.