Он произнес слово «обширные» с оттенком благоговения и восхищения.

– Будем надеяться, что вы правы, – тихо ответил я, – но пока я лучше поведу себя осторожно и не стану принимать на себя слишком больших обязательств.

– Ерунда, ерунда! – тепло ответил он. – Вашему императорскому высочеству ни о чем не нужно беспокоиться. Даже если произойдет худшее, одна его нумизматическая коллекция стоит больших денег.

Его последнее замечание меня встревожило. Я понял, что мои сундуки вскрывали, а их содержимое оценил какой-то эксперт. – Рад, что вы заговорили об этом, – заметил я, стараясь говорить как можно небрежнее. – Я как раз собираюсь поехать в Лондон и прошу переслать мои сундуки в «Ритц». По возвращении я решу, что делать с мебелью. Возможно, в конце концов, я все же сниму у вас мою прежнюю квартиру.

Последовала пауза, во время которой домовладелец и его супруга обменялись многозначительными взглядами. Последняя вдруг вспомнила, что ей нужно что-то купить в центре города. Она понадеялась, что мы скоро увидимся снова. Я тоже. – Возможно, ваше императорское высочество помнит, – начал домовладелец, когда мы остались одни, – что я получил последний чек из России 1 января 1914 года.

– Совершенно верно. Насколько я помню, в нем была арендная плата до 31 декабря 1914 года.

– Вот именно! – Казалось, моя память его восхитила. – Иными словами, теперь, когда вы вернулись, избежав пуль дикарей-убийц, могу ли я иметь честь представить счет за три года начиная с 1 января 1915 года и до 31 декабря 1918 года?

Я не верил своим ушам.

– Но вы, конечно, получили письмо от моего секретаря, написанное им в начале осени 1914 года? В нем я сообщал, что не смогу возобновить аренду.

– Такого письма я не получал. – Он перестал улыбаться, и голос его зазвучал резче. – Полагаю, ваше высочество сохранили копию?

– Вы шутите? Уж не думаете ли вы, что, покидая родину таким образом, каким я ее покинул, я захватил с собой какую-либо переписку, не говоря уже о копиях писем моего секретаря?

Домовладелец вздохнул:

– Весьма прискорбно. Если бы вашему высочеству удалось представить копию, я бы с радостью закрыл глаза на то, что не получил письма от его секретаря!

– Что же теперь?

– Теперь вынужден настаивать на том, чтобы счет был оплачен полностью.

Продолжать спорить не было смысла. Я прекрасно понимал, что потерпел поражение. Закон был на его стороне.

– Хорошо, – сказал я, вставая, – я оплачу счет по возвращении из Лондона. Будьте добры до полудня прислать мои сундуки в «Ритц».

Он тоже встал.

– Буду рад послать ваши сундуки в «Ритц» сейчас же при условии, что управляющий отеля оплатит счет.

– Но как вы не понимаете, чтобы заплатить по вашему возмутительному счету, я должен вначале раздобыть деньги, а я не могу раздобыть их, пока не верну свою нумизматическую коллекцию!

– Сожалею, – сухо сказал он, – но я не могу принять предложение вашего императорского высочества.

Я вышел как в тумане. Что мне было делать? Теперь все зависело от суммы во франках, которую мне удастся раздобыть в обмен на оставшиеся у меня немецкие марки и австрийские кроны. Поскольку я приехал из той части России, которая была недавно оккупирована центральными державами, других денег у меня не было.

«124 580 франков» – такая сумма значилась в счете домовладельца (настолько методичен он был в своей бессовестной жадности, что приписал даже проценты за три года из расчета шести процентов годовых), и я сомневался, что кучка синих и желтых бумажек стоит столько франков. Я не посмел заходить в банк из страха слишком быстро узнать ужасную правду и решил доверить свою судьбу, свои немецкие марки и австрийские кроны, управляющему «Ритца».

Медленно идя по Елисейским Полям, мимо переполненных кафе и весело убранных зданий, я думал о собственной глупости, и сердце у меня сжималось от горечи. Кто виноват, что, пропустив через свои руки миллионы долларов, фунтов и франков, теперь, когда деньги нужны мне, как никогда, я остался практически с пустыми руками? Сколько раз мои лондонские и нью-йоркские друзья предупреждали меня! Сколько раз и до войны, и во время войны они твердили, что мне следует держать хотя бы четверть состояния за пределами России, предпочтительно и за пределами Европы! В голове моей всплыли ясные, острые глаза и твердый подбородок одного из них, знаменитого американского промышленника. Во время нашей последней встречи в Петрограде в 1915 году, когда я помогал продвигать дела его концерна в России, он откровенно спросил меня:

– Есть у вас деньги за пределами России?

– Как можно? – ответил я. – Если об этом станет известно, на рынке может начаться паника.

– Какой к черту рынок! – сердито воскликнул он. – Почему вы не думаете о собственных детях? Помните, может настать день, когда вы пожалеете о своей патриотической щепетильности!

В тот день он в течение нескольких часов уговаривал меня, чтобы я позволил ему вложить для меня по крайней мере несколько сотен тысяч долларов в Америке, но я отклонил его предложение.

– Я до конца буду вместе с Россией, – театрально сказал я.

Каким же я был дураком! Россия, о которой я говорил, пала, но я еще стоял… стоял посреди Елисейских Полей в Париже и ломал голову, думая, где раздобыть денег, чтобы оплатить счет домовладельца…

– Чем больше размер банкнот, тем меньше их фактическая стоимость, – поучал меня управляющий «Ритца», раскладывая по своему широкому столу толстые пачки банкнот с орлами и водяными знаками.

Я понимающе кивал. Русские пятисотрублевые купюры, «самые крупные», выпущенные казначейством, в то время стоили даже меньше, чем роскошные синие с желтым напоминаниям о кайзеровской Германии и Священной Римской империи.

Управляющий тщательно заточил карандаш и принялся выводить угрожающе длинные столбики цифр. Я следил за его подсчетами молча, затаив дыхание. Валюты центральных держав официально не котировались на Парижской фондовой бирже; поэтому ему приходилось продираться сквозь джунгли марок и крон с помощью курсов к фунту и доллару. Задача заняла много времени и потребовала многочисленных телефонных звонков.

В конце – мне показалось, что прошло много часов, – эксперты пришли к выводу, что в моем распоряжении имеется сто пятьдесят тысяч франков, сумма более чем достаточная, чтобы заплатить по счету домовладельца и покрыть стоимость моей поездки в Англию.

– Какой позор! – вздохнул управляющий. – Какой ужасный позор! Подумать только, каких-нибудь пять лет назад вы получили бы не менее пары миллионов. Я посоветовал бы вам отклонить это нелепое предложение и подождать, пока Европа не опомнится – пусть даже ей понадобится несколько месяцев. – На то, чтобы Европа опомнилась, наверняка понадобится несколько месяцев, – бодро ответил я, – а может, немного дольше. Вот почему я приму предложение ваших банкиров. Да, предпочитаю подождать, когда Европа опомнится, в Лондоне, где я смогу продать свою нумизматическую коллекцию. Поезд с Северного вокзала по-прежнему отправляется в восемь вечера?

– Да, конечно. Но в порядке ли ваши бумаги?

– Какие еще бумаги?

– Паспорт и британская виза.

– Мне нужна виза?

Управляющий улыбнулся:

– Скоро вы поймете, что мир сильно изменился по сравнению с тем, что было в 1914-м. По-моему, если вы хотите уехать сегодня, вам лучше сразу же обратиться в паспортный отдел посольства Великобритании. Еще лучше – позвольте мне взять ваш паспорт, а об остальном позаботится наш швейцар.

– Нет, спасибо! – ответил я, вспомнив, что так или иначе хотел увидеться с лордом Дерби. – Я сам пойду к британскому послу. Кстати, он мой старый друг.

По пути в посольство Великобритании – в нескольких минутах ходьбы от «Ритца» – я готовил речь для лорда Дерби. Я решил говорить с ним прямо и откровенно; мне казалось, что такой влиятельный человек в Консервативной партии способен лучше многих посоветовать, с кем мне стоит увидеться, пока я буду в Лондоне. Мы были знакомы достаточно хорошо. До войны мы часто встречались в разных клубах, как в Англии, так и в континентальной Европе. Во время войны мы постоянно обменивались посланиями, когда лорд Дерби, бывший тогда военным министром, поставлял мне самолеты и инструкторов. Он знал, сколько жертв принесла русская армия в 1914–1916 годах, и я не сомневался, что он с радостью поможет мне открыть глаза его правительству на истинную природу большевистской угрозы.