Без всякой видимой причины у меня упало сердце. Я не мог подавить трагическое предчувствие, которое он неизменно внушал мне своим появлением. Я усомнился в его способности использовать эту гигантскую войну для укрепления своего авторитета и был уверен, что, если война продлится больше одного года, мы будем обречены. Мы, Романовы, и Россия с 15 миллионами мобилизуемых мужчин и 150 миллионами жителей огромной территории, парализованной в своей деятельности ненасытными требованиями военных властей.

Вдовствующая императрица и моя жена благополучно прибыли в Санкт-Петербург. Вильгельм II отказался пропустить их через Германию, и они вернулись в Россию через Данию, Швецию и Финляндию. Я мог спокойно оставить детей и Ксению и уехал на фронт. Я был назначен великим князем Николаем Николаевичем, уже принявшим Верховное командование, в штаб 4-й армии в качестве помощника командующего барона Зальца, бывшего адъютанта моего отца и нашего старого друга.

Я приехал в Люблин, штаб-квартиру 4-й армии, как раз в те дни, когда главные силы австрийцев вели наступление против нас, чтобы прорвать наш фронт и отрезать северный фронт от южного. 4-я армия с трудом удерживала свои позиции в надежде на ожидавшуюся помощь со стороны армии генерала Брусилова, которая заходила в тыл австро-германцев.

Жизнь в штабе барона Зальца была тревожно-напряженная. Сам генерал Зальца со своим начальником штаба сидел часами над картой фронта, звонили телефоны, приносились донесения, грустные и радостные известия поступали с фронта, и над всем господствовали нетерпеливые, все возрастающие требования о присылке снарядов и подкреплений.

Никто не ожидал такого страшного расхода снарядов, который обнаружился в первые же дни войны. Еще не обстрелявшиеся части нервничали и тратили много снарядов зря. Там, где достаточно было бы выпустить две-три очереди шрапнелей, чтобы отогнать противника, тратились бесцельно сотни тысяч ружейных пуль. Терялись винтовки, бросались орудия. Артиллерийские парки выдвигались слишком далеко на линии фронта и попадали в руки противнику. А навстречу тянулись бесконечные обозы с первыми ранеными…

Пока наша 4-я армия сдерживала напор австрийцев, наши 1-я и 2-я армия вторглись в Восточную Пруссию, идя прямым путем в расставленную ей Гинденбургом ловушку. 2-я армия состояла частью из гвардейских полков, лучших русских частей, являвшихся в течение десятилетий главной опорой императорского строя и теперь посланных «спасать Париж». Под Сольдау наша 2-я армия была уничтожена, и ее командир генерал А.В. Самсонов пустил свою последнюю пулю в лоб, чтобы избежать позора плена. Париж был спасен гекатомбой русских тел, павших в Мазурских озерах. Мировое общественное мнение предпочло зарегистрировать эту битву в качестве «победы Жоффра на Марне»!

На шестой день моего пребывания в штабе 4-й армии барон Зальца просил меня отправиться в Ставку и доложить великому князю Николаю Николаевичу о том, что мы испытывали сильную нужду в подкреплениях, и объяснить ему серьезное положение 4-й армии. Австрийцы значительно превосходили нас в численности и, несмотря на сильные потери, продолжали свои атаки.

Я видел австрийских раненых, которые лежали рядом с нашими солдатами. Это были молодцы с добродушными лицами. Они подтягивались при виде моих генеральских погон. Старший врач, идя со мною рядом, тихо пояснял: «Этот безнадежен… Уже кончается… Оба легких прострелены… Выживет, если не начнется общее заражение крови…»

Война началась всего десять дней тому назад, но все уже свыклись с ее беспощадной обстановкой. Русские и австрийские солдаты умирали безропотно рядом, исполнив свой долг перед их монархом и Родиной.

Я отправился в Ставку, которая была в Барановичах, на скрещении четырех железнодорожных линий.

За невозможностью расквартировать многочисленные отделения и канцелярии штаба в городе, великий князь Николай Николаевич и его брат Петр Николаевич разместились в поезде.

Великий князь Николай Николаевич расхаживал по залу широкими шагами, высокий, крупный, потрясающе властный в своем новеньком безукоризненном мундире. Он говорил и слушал, но больше слушал – это была его излюбленная привычка таким образом вызывать у посетителя впечатление о его способности держать свое мнение при себе. Зазвонили телефоны, входили многочисленные помощники с озабоченными лицами, генералы склонились над своими картами. Все было так, как и должно быть в Главном штабе. Современный главнокомандующий в лучшем случае мог лишь приблизительно координировать действия нескольких миллионов солдат, разбросанных по фронту в три тысячи миль.

Я наблюдал, как великий князь выполняет свои обязанности, и жалел, что не могу избавиться от чувства недоверия. Скорее всего, это было просто еще одно мое предубеждение, слишком глубоко укоренившееся за сорок лет знакомства, чтобы его можно было развеять деловой обстановкой Ставки. Наша взаимная антипатия порождала подчеркнутую вежливость по отношению друг к другу. Мы прилагали отчаянные усилия, чтобы держаться дружелюбно.

Николай Николаевич выслушал мой доклад и пригласил к завтраку, во время которого предложил мне новый пост командующего авиацией Южного фронта, причем добавил, что подобное же назначение на Северном фронте получил генерал Каульбарс, много работавший со мной по делу создания нашего воздушного флота.

Я указал главнокомандующему, что необходима не только связь между командующими авиацией двух фронтов, но и их субординация, на что великий князь Николай Николаевич согласился и подчинил мне генерала Каульбарса.

Из Барановичей я отправился в Ровно, где находился штаб командующего Южным фронтом генерала Иванова.

Дело авиации я знал, но во время войны его приходилось ставить совершенно заново и с большой поспешностью. Работа была напряженная. Дело авиации еще было мало знакомо даже военным специалистам. Надо было создавать подготовительные школы, кадры летчиков и наблюдателей.

Вагон-салон, служивший моим временным штабом, был предоставлен Ставкой; остальное, включая самолеты, пулеметы, винтовки, технический персонал, автомобили и даже пишущие машинки, пришлось добывать с помощью моей собственной изобретательности. После первого месяца непрерывных боев мы испытывали острую нехватку боеприпасов и снаряжения, в то время как все поставки из-за рубежа должны были осуществляться через Крайний Север, прибывая либо в замерзающий порт Архангельск, либо в незамерзающий порт Мурманск, но последний не был связан железной дорогой с внутренними районами страны.

В течение августа 1914 года я не раз поминал недобрым словом нашего военного министра генерала Сухомлинова с его статьей «Мы готовы», написанной два года тому назад. В штабе юго-западной группы армии я встретил моего брата Николая Михайловича, человека, которого я не должен был видеть, если бы хотел сохранить хотя бы каплю оптимизма.

Получив блестящее военное образование и будучи тонким стратегом, он подыскал моим опасениям формулы и научные определения. С горечью отзывался он о нашем командном составе. Он говорил откровенно до цинизма и из десяти случаев в девяти был прав. Он указал мне, что наши страшные потери лишили нас нашей первоочередной армии и поставили в трагическую необходимость возложить наши последние надежды на плохо обученных ополченцев. Он утверждал, что, если великий князь Николай Николаевич не остановит своего победного похода по Галиции и не отведет наших войск на линию укрепленных позиций в нашем тылу, то мы, без сомнения, потерпим решительное поражение не позднее весны 1915 года. Он говорил мне об этом в течение трех часов, ссылаясь на цифры, факты, и становился все мрачнее и мрачнее.

Боги войны, вероятно, подслушали прорицания моего брата. Наши наиболее боеспособные части и недостаточный запас снабжения были целиком израсходованы в легкомысленном наступлении 1914–1915 годов, девизом которого было: «Спасай союзников!» Для того чтобы парировать знаменитое наступление Макензена в Карпатах в мае 1915 года, у нас уже не было сил. Официальные данные говорили, что противник выпускает сто шрапнельных зарядов на наш один. В действительности эта разница была еще более велика: наши офицеры оценивали это соотношение в 300 к 1. Наступил момент, когда наша артиллерия смолкла, и бородатые ополченцы предстали пред армией Макензена, вооруженные винтовками модели 1878 года с приказом «не тратить патронов понапрасну» и «забирать патроны у раненых и убитых».