Еще один поворот на улицу, заполненную машинами, и мой седовласый водитель резко остановил свой допотопный рыдван.

– В чем дело? – рассеянно спросил я.

– Ни в чем, – ворчливо ответил он, – но разве вы не велели везти себя в «Ритц»?

«Ритц»! Подумать только, всего пять дней назад я сидел в своем доме в Крыму, где на протяжении года с лишним почти каждый миг ждал, что меня вот-вот расстреляют!

– Так вы выходите или нет? – буркнул водитель.

– Всенепременнейше! – воскликнул я и выскочил из такси с проворством человека, за которым гнались разъяренные фурии. Не рассчитав, я врезался в нарядно одетую женщину, которая стояла на тротуаре и, очевидно, ждала свой автомобиль.

– Где у вас глаза? – презрительно прошипела она.

– Меня ослепила ваша красота, милая Марта, – кротко ответил я, узнав свою давнюю знакомую, мадам Марту Летельер, одну из признанных парижских красавиц.

Она пристально посмотрела на меня и смертельно побледнела. Она упала бы в обморок прямо на улице, если бы я не поддержал ее.

– Воды, скорее! – крикнул я изумленному носильщику. – Что случилось, Марта? Вы плохо себя чувствуете? Вы недавно болели?

Она оттолкнула меня и решительно произнесла:

– Это обман. Я знаю, что это обман! У вас голос и лицо великого князя Александра, но вы не можете им быть, это просто невозможно!

– Почему, милая Марта?

– Вы самозванец! – сердито продолжала она. – Но вы играете в очень опасную игру, потому что в Париже всем известно, что великого князя Александра несколько месяцев тому назад расстреляли большевики. Да я сама заказывала по нему заупокойную службу в церкви Мадлен…

Она говорила громко и взволнованно. Прохожие останавливались, привлеченные нашим странным диалогом. Положение становилось решительно неловким. Если мне не удастся доказать старой знакомой, что я – это я, выдержу ли я общение с незнакомцами?

– Марта, устроит ли вас дипломатический паспорт, выданный командованием союзников в Крыму? – смеясь, спросил я, хотя, по правде говоря, был очень встревожен.

– Да, но я не верю, что у вас есть такой паспорт.

– Может быть, продолжим беседу в отеле?

– Хорошо, но еще раз предупреждаю: я вам не верю. Вы самозванец.

Мы устроились в двух креслах рядом со стойкой портье, и моя красивая приятельница начала внимательно рассматривать мои бумаги: дипломатический паспорт, визу, выпущенную для меня министром иностранных дел Франции, несколько писем от лондонских родственников, адресованных мне, и т. д.

Закончив, она разразилась слезами, и нам пришлось попросить еще воды.

– Моя грубость непростительна! – воскликнула она, рыдая в свой крошечный кружевной платочек. – Но, поймите, очень странно встретить человека, которого считаешь мертвым!

– Марта, хорошая вышла заупокойная служба?

– Ах, просто замечательная. Я пригласила красивый русский хор, который исполнял ваши любимые мелодии. Там были все ваши друзья… все до единого… а потом мы весь вечер говорили о вас… Вам это кажется смешным?

– Вовсе нет, Марта, – нежно заверил ее я, – наоборот, должен откровенно признаться, такое внимание мне очень льстит. А теперь расскажите, какие именно песни исполнял хор.

Она подняла на меня заплаканные глаза, и мы оба разразились хохотом. Естественно, я хотел узнать точную дату моего убийства; судя по тому, что она мне сказала, я понял: не зная, что немецкие войска в Крыму спасли меня весной прошлого года, мои парижские друзья решили, что я разделил судьбу моего шурина. Имена Михаил Александрович и Александр Михайлович звучат похоже для французского уха; поэтому местные газеты приняли сообщение Советов об убийстве первого за подтверждение моей гибели.

– Как бы там ни было, мы получили ответ на свои молитвы, – заключил набожный управляющий «Ритцем», который присоединился к нашей оживленной беседе в вестибюле, и я поднялся наверх, чувствуя себя современным последователем Лазаря из Вифании.

Отель был переполнен всевозможными полномочными представителями союзников и экспертами, которые приехали на Версальскую конференцию, намереваясь спасти человечество. Их сопровождали жены, дети, секретари и друзья. Мне оставалось довольствоваться тем, что для меня нашли, – каморкой, расположенной над рестораном. Я мог посчитать, сколько раз в зале откупоривали бутылки с вином.

Два одинаково усердных оркестра – американский и местный – играли посменно в течение всей ночи, и задолго до рассвета, не вставая из постели, я выучил наизусть все новые песни, речь в которых шла о добросердечной матери, которая умирает в убогой комнатке в нью-йоркском Ист-Сайде, в то время как ее транжира сын развлекает публику в грязном чикагском ночном клубе. Меня удивило такое чрезмерное внимание к теме матери в современной музыке: до войны мы, все до единого, воспринимали существование наших матерей как данность.

Нет, я не питал особой неприязни к слащавой сентиментальности американских композиторов, но чем чаще в коридорах «Ритца» звучало слово «мать», тем яснее мне становилось, что мне не удастся уклониться от миссии, порученной мне моей тещей. Она заставила меня поклясться, что я сразу же отправлюсь в Лондон и передам ее сестре Александре, королеве-матери, подробное сообщение о нашем пребывании в Крыму. Мне удалось избежать похожего испытания в Риме, не исполнив пожелания жен моих кузенов, но было бы слишком жестоко разбить сердце женщины на восьмом десятке, которая потеряла все, что было у нее в этом мире, за исключением страстной любви к сестре.

Итак, мне надлежало поехать в Лондон, пусть всего лишь на три дня. Один день я собирался посвятить визиту к вдовствующей королеве Александре, второй день – к моему брату Михаилу Михайловичу, который жил в Англии с 1893 года, поскольку в ранней юности его выслали из России за неравнородный брак. Третий день предстояло зарезервировать для не слишком приятного общения с британскими друзьями, которые всегда пророчествовали, что мы, Романовы, обречены на позорный конец.

Однако прежде всего необходимо было позаботиться о своем гардеробе. Я не мог отправиться в Англию в гимнастерке, а никакой штатской одежды с собой не взял, потому что в России у меня ее не было. В прежние годы я имел обыкновение хранить гражданские костюмы в Париже, в моей квартире на рю Анатоль-де-ла-Форж. Вскоре после начала войны я поручил секретарю передать моему домовладельцу-французу, чтобы тот сдал квартиру; я написал, что буду очень благодарен, если он позаботится о моих личных вещах, мебели и нескольких сундуках, содержавших ценную нумизматическую коллекцию, до того времени, когда можно будет все переправить в Россию. Последней возможности так и не представилось, но у меня не было оснований сомневаться в честности и доброжелательности домовладельца. То, что я платил за квартиру в срок и аккуратно целых четырнадцать лет – хотя никогда не жил там дольше двух недель подряд, – давало мне право рассчитывать на его дружеское расположение. На рю Анатоль-де-ла-Форж меня ждало разочарование, первое жестокое разочарование в моей новой жизни.

– Слава богу! – вскричал мой круглолицый невысокий домовладелец, когда я вошел в его кабинет, обставленный мебелью красного дерева. – Какая радость! В нашу прекрасную Францию возвращаются хорошие дни! Жанна, Жанна, иди скорее, посмотри, кто пришел!

Жанна, его прекрасная и более тяжелая половина, задыхаясь, вбежала в комнату. Какое-то время мы обменивались криками радости, осыпая друг друга комплиментами. Потом – дело есть дело – он понадеялся, что, вернувшись, я снова стану его «самым выдающимся жильцом». Я сказал, что рад буду жить под одной крышей с такими замечательными людьми, но боюсь, что нынешнее финансовое положение не позволит мне, как прежде, жить на широкую ногу.

Он презрительно махнул рукой:

– Ваше императорское высочество шутит! Победоносная Франция позаботится о том, чтобы ее благородные друзья вернули свои обширные личные состояния.