Разумеется, среди гостивших в Ла-Розере женщин бывали очень элегантные и очень кокетливые, но Андре, казалось, не отличал ни одной из них и был одинаково любезен со всеми.

В последнее время начали было шушукаться, так как он научил молодую жену старика Сен-Фирмена играть в гольф, но безукоризненная корректность его поведения в корне уничтожила всякие подозрения.

Кроме того, и сам Сен-Фирмен начал играть в гольф, и все окончилось тем, что старого ревнивца подняли на смех, нисколько не веря в реальность любовной интриги, которая, к тому же, была бы много ниже достоинства представителя рода Мунда де ла Боссьеров.

Вдобавок, бывшая воспитанница старого Сен-Фирмена, ставшая по выходе из монастыря женой нотариуса, сохранила всю очаровательную наивность молоденькой девушки, и, казалось, была бесконечно далека от женского кокетства.

В любом случае, со времени отъезда Андре чета Сен- Фирменов ни разу не побывала в Ла-Розере, несмотря на то, что их много раз туда приглашали, и это обстоятельство не раз наводило на размышления Жака и Фанни.

В тот памятный вечер Андре появился в условленный час. Фанни и Жак ждали его. Они даже не ложились. Им показалось, что Андре несколько успокоился. Он утратил так испугавшую их бледность. Он был менее суетлив и, похоже, здраво оценил то таинственное событие, что вынудило его покинуть Ла-Розере. Он был почти нежен с Фанни, когда в последний раз поручал ее заботам своих детей. Он заставил ее пообещать, что она станет для них матерью на все время его отсутствия, длительность которого он никак не мог предугадать. Он просил ее на следующий же день переехать в замок и устроиться там, как дома.

Когда пришло время отправляться, он поддался на уговоры Жака — брат предлагал проводить его хотя бы до Парижа.

— Ты прав! Едем!.. Нам следует еще поговорить относительно завода… И мне нужно дать тебе еще несколько указаний. А чтобы нам было спокойнее, поедем без шофера.

И они уехали в автомобиле вдвоем. Фанни, как сейчас, видела этот удалявшийся в темноте автомобиль. Задний фонарь чуть освещал темную массу брезента, защищавшего сундук Андре от моросившего мелкого дождика… Потом молодая женщина легла на кушетку и закрыла глаза. Но она была слишком взволнована и не могла уснуть. Ею овладело странное беспокойство; она вдруг вскочила и бросилась к сыну, мирно спавшему в своей постельке.

Ей хотелось, чтобы он не спал. Ей хотелось не быть одной. Ей хотелось не думать. Она боялась.

И она не знала, чего боится!..

Часы тянулись бесконечно. Что делает Жак?.. Отчего он еще не вернулся?.. Она стала подсчитывать. Он мог бы быть дома по меньшей мере уже полчаса назад.

Прижавшись лбом к оконному стеклу, вся насторожившись, вся внимание и слух, она видела, как медленно встает бледный и сырой осенний день, весь окутанный утренними туманами.

Внезапно она вздрогнула, увидев, как из тумана выходит странная фигура глухонемого Проспера. Его хорошо знали в округе и считали предвестником несчастья. Это был бедный нищий, одиноко живший в каком-то лесном гроте. Он был хром и передвигался с помощью костылей, проходя целые версты, лишь бы встретить человека, который не убежал бы от него, как от зачумленного, и подал бы ему подаяние. Изредка он приходил в Герон и в Ла-Розере, где ему позволяли просить милостыню у кухонь.

Фанни не была суеверна, но в это утро она находилась в таком состоянии, что ей показалось, будто Проспер насылает на нее беду концом своего костыля, которым нищий размахивал, словно бесноватый.

Ужас молодой женщины продолжал бы возрастать, но наконец вернулся автомобиль. Жак сидел за рулем. Он сразу же приметил у окна жену и приветствовал ее воздушным поцелуем.

Он сам поставил автомобиль в гараж, расположенный непосредственно под их квартирой.

Он выскочил из машины и открыл ворота гаража с такой юношеской ловкостью, с такой уверенностью в движениях, с такой живостью и радостью, что наверху, над ним, Фанни стала смеяться, смеяться, смеяться… Она смеялась без всякого повода, как только что дрожала всем телом… быть может, потому, что заметила, как и раньше, притороченную сзади большую темную массу под брезентом и испугалась мысли, не сундук ли это Андре… Андре решил не уезжать… А такое предположение, разумеется, должно было отразиться на ее нервах…

— Как я глупа! — сказала она себе. — Как я глупа… Жак, наверное, привез что-нибудь из Парижа…

Пять минут спустя Жак сжимал ее в объятиях.

— Ну что?.. Все в порядке?.. Он уехал?.. Надолго, да?.. Рассказывай, дорогой малыш, рассказывай!..

Но Жак мог только сказать, что Андре сел в поезд, идущий в Бордо. Насколько можно было понять, Андре собирался провести в путешествии не менее года. Во время разлуки братья должны были часто переписываться.

— Как только Андре прибудет в Америку, он напишет мне подробное письмо. Тогда он наверняка изложит причину своего странного поведения.

Потом Жак заявил, что умирает с голоду, что он совсем «скис» из-за этой разлуки с братом, так что сейчас с удовольствием съест кусок холодного цыпленка и выпьет бутылку доброго бургундского.

За добрым бургундским он вызвался сходить самолично. Он взял ключи и спустился в погреб.

Фанни помнила, с каким аппетитом Жак ел в то утро и как легко он опорожнил эту бутылку, он, обычно почти не притрагивавшийся к вину… Ему пришлось также ответить на занимавший жену вопрос о темной массе на автомобиле: это был ящик с горелками. Одна большая фирма в Париже отказалась их принять, поскольку они были не совсем исправны, и он сам доставил ящик обратно, захватив его со склада на рю Риволи…

Наконец, Жак встал из-за стола, крепко обнял жену и воскликнул: «За дело!» Потом он отправился на завод.

Никогда еще он не казался ей таким здоровым и сильным.

В округе и на заводе все были поражены внезапным отъездом Андре, но удивление достигло апогея, когда в течение целых трех месяцев тот не подал никаких вестей о себе. Жак несколько раз посетил контору нотариуса в Жювизи и по совету старика обратился в сыскную полицию.

Он рассказал помощнику прокурора Республики обо всех странных обстоятельствах, сопровождавших исчезновение брата. Немедленно были начаты поиски. Полиция проследила путь Жака и Андре до вокзала, где последний сел в поезд на Бордо.

Железнодорожные служащие видели и узнали Жака и Андре (Андре они хорошо помнили, так как он часто ездил в Жювизи). Удалось установить, что они были на вокзале именно в утро отъезда Андре. Их видели у окошка кассы и на перроне. Больше того: один носильщик заметил, как Жак один возвращался с перрона, затем вышел из здания вокзала, сел в автомобиль и уехал.

И ничего больше! Полная тайна!

Никаких следов Андре ни в поезде, ни на каком-либо пароходе!

Сыскная полиция, изучив бумаги, оставленные промышленником, и запросив старого Сен-Фирмена, который, по- видимому, пользовался полным доверием исчезнувшего, установила, что Андре по неизвестным причинам захотел скрыться на неопределенный срок. В ночь отъезда он написал письмо воспитательнице своих детей, девице Геллье; в письме он выражал ей свое доверие и поручал воспитание Жермен и маленького Франсуа на все время своего отсутствия, сколько бы оно ни продлилось.

Полиция пришла к выводу, что Андре пытался обмануть всех окружающих, говоря о поездке в Бордо и путешествии в Америку. Вне всякого сомнения, он вышел на какой-либо промежуточной станции. Короче говоря, для правосудия исчезновение Андре было добровольным, и полиции до него не было никакого дела.

Фанни вспомнила все это, а Жак молча сидел рядом с ней, погрузившись в свои мысли. Шум детской ссоры, донесшийся из соседней комнаты, заставил их поднять головы. Они явственно услышали голос маленького Франсуа.

— Замок не твой!.. — кричал мальчик. — Замок мой!.. Замок моего папы!.. А твой папа и твоя мама только слуги моего папы!..

Гневные слова сопровождал грохот опрокидываемой мебели. В ответ звучали крики другого ребенка.