Джинни вздохнула:

— Да, наверно, мне придется тебя выслушать.

— Да, придется, — твердо сказал он. — В конце недели я еду с Робертом в Джеймстаун на сессию законодателей.

— Надолго? — спросила она, расстроившись.

— Наверно, недели на две, не дольше. И пока я буду там, я закажу нам места на корабле, отправляющемся в Вест-Индию.

— Нет! Не говори глупостей!

— Это не глупости. Может, ты все же окажешь мне услугу и выслушаешь меня? — Алекс подождал, пока она успокоится, и продолжил: — Я решил, что нам делать. Совершенно очевидно, что здесь мы не можем оставаться, да и в Англии будет не лучше. Не знаю, как бы я мог там сохранить наши отношения в тайне возникло бы много неприятностей, если бы тайное стало явным. Поэтому…

— Но, Алекс…

— Поэтому, — сказал он, закрывая ладонью ее рот, — мы отправимся в Вест-Индию, на остров Барбадос, поселимся там, и никто не будет знать, кто мы. Я куплю плантацию и…

Джинни несколько раз куснула его за ладонь, и он был вынужден убрать руку.

— Я тебя выслушала. Теперь ты послушай меня. Я не соглашусь с таким планом. Ты англичанин, твои корни слишком крепки, чтобы ты мог счастливо жить где-нибудь в ином месте. У тебя должны быть жена и дети, а не любовница. Да, я знаю, что такая правда причиняет боль, любовь моя, — сказала она более спокойно, увидев обиду в его глазах. — Но я не смогу жить, зная, что ты потерял, и, в конце концов, ты начнешь винить меня за то, что я лишила тебя всего, что принадлежит тебе по праву, за что ты упорно боролся.

— Ты так плохо думаешь обо мне, о нашей любви, чтобы поверить в такое? — Алекс вскочил на ноги.

— Не о тебе и не о нашей любви, просто я смотрю правде в глаза, — прошептала Джинни, тоже поднимаясь. — Прошу, больше не думай об этом. Будем довольствоваться тем, что имеем, пока не придет время тебе возвращаться в Англию.

— А если я скажу, что увезу тебя, хочешь ты этого или нет?

— Тогда тебе придется связать меня и заткнуть мне рот, — ответила она со смехом, который против ее воли прозвучал вымученно. — Представь, какой скандал начнется на корабле, когда…

— Хватит! Ты уже высказалась. Если ты находишь это забавным, то у нас явно разное чувство юмора. — Он поднял ее накидку и сильно встряхнул. — Надевай и отправляйся к своему мужу. Не хочу подвергать тебя еще большему риску.

Джинни дошла до опушки, но потом остановилась и обернулась.

— Неужели мы должны так расставаться? Наверно, нам больше не удастся увидеться до твоего возвращения из Джеймстауна.

— Полагаю, будет лучше, если я вообще не вернусь, — холодно сказал он. Она пожала плечами, стерпев обиду.

— Тебе виднее.

— Черт бы тебя взял, Вирджиния, за твое упрямство… А, иди сюда! — Мгновенно преодолев разделявшее их расстояние, он прижал ее к себе. — Я не сдамся, цыганка, предупреждаю тебя, — Он крепко поцеловал ее, и гнев внезапно испарился. — Ты совершенно неуправляема, как и раньше, но я подберу ключик, будь уверена.

При мысли о том, что они расстанутся друзьями, Джинни испытала такое облегчение, что даже не стала возражать, а просто улыбнулась и обняла его.

— Храни тебя Бог, любовь моя.

— И тебя, — ответил он, прикоснувшись к кончику ее носа. — Хочу, чтобы ты кое-что пообещала мне.

— Что? — Она настороженно посмотрела на него.

— Что ты придешь к Харрингтонам, если этот… если твой муж начнет буйствовать. Они не отвернутся от тебя, хотя Роберт и считает, что нельзя вмешиваться в семейную жизнь других.

— Я знаю это. Обещаю тебе, как уже говорила вчера, что такого больше не повторится.

— Не понимаю, что это значит.

— Довольствуйся этим, Алекс. Это обещание, и у тебя никогда не было оснований сомневаться в моем слове.

Ему пришлось смириться, потому что иного выбора просто не было. Он снова поцеловал ее и стоял на поляне еще долго, после того как она ушла, чтобы какой-нибудь случайный путник, повстречавший их обоих, ничего не заподозрил.

Джинни с отвращением смотрела на куски телятины, которые жарила на сковороде. Они ей так нравились раньше, особенно с яйцом, но сейчас у них был какой-то странный запах. Волна тошноты накатила на нее, и она сморщилась. Плюхнув сковороду на стол перед опешившим Питом, она выскочила из дома, чтобы освободить желудок от того, что его так раздражало. Вернувшись на кухню, она с облегчением увидела, что Гилл уже доедает телятину.

— Что с тобой? — спросил он. — У тебя лицо цвета сыворотки.

— Должно быть, съела что-то не то, — коротко ответила она. — Нам нужны дрова. Ты не съездишь за ними на вырубку? Мы можем попросить Тедди наколоть дров, если ты сам не сможешь. — Не прозвучало ли упрека в этих словах? Она уже приготовилась к обвинениям в недоброжелательности.

— Как я могу колоть дрова? — возмутился Гилл. — Мое бедро чертовски болит в такую сырость. Полагаю, ты снова отправляешься в лес?

— Когда я закончу все дела, пойду за травами, — ответила она. — Ведь время от времени они и тебе помогают.

— Хотелось бы мне знать, чем еще ты занимаешься в лесу. Отличное место для распутства.

Рука Джинни сжала ручку сковороды, и тишина стала зловещей. Гилл, посмотрев на нее, словно прочел ее мысли, захохотал и вышел из дома, не оглянувшись. Джинни прижала пальцы к губам, когда ее охватило чувство отвращения к самой себе. Она ничего не могла сделать, чтобы он прекратил высказываться подобным образом. Он ведь уже понял, как задевают ее такие слова. Зная это, он редко упускал возможность поддеть ее, хотя Джинни была убеждена, что он сам не верит в эти обвинения. Но пугало другое — все чаще ее охватывало искушение высказать ему в лицо всю правду.

В последние дни она чувствовала себя такой усталой, ноги были как свинцовые, свойственная ей энергия исчезала еще до того, как Джинни успевала встать. Желудок отказывался вести себя нормально, несмотря на все ее лекарские усилия. «Может, это от одиночества и тоски», — думала она с самоуничижительной улыбкой. Алекса не было уже больше двух недель, и стыдно признать, но ее тело жаждало того восхитительного наслаждения, к которому привыкло в последнее время. Пожалуй, стоит посетить Сюзанну. Лиззи приберет в доме, когда вернется с дойки. Роберт вполне мог послать записку жене о том, когда их ожидать. Он был очень внимательным в таких вопросах и всегда присылал весточки с любым, кто плыл вниз по реке мимо его плантации.

Поездка к Сюзанне показалась ей более заманчивой, чем сбор трав, и Джинни, поднявшись наверх, сменила рабочее платье на юбку и лиф из стеганого набивного ситца. Она слегка сморщилась, застегивая лиф на набухшей груди. Очевидно, близятся те дни месяца, когда… дни месяца… Джинни резко села на постели, пытаясь напрячь память. Это ежемесячное недомогание было настолько привычным и неизбежным, что она редко заостряла внимание на сроках… если только это не мешало ее встречам с… Алексом. «Думай», — велела она себе, пытаясь подавить охватывавшую ее панику. Последний раз это было как раз перед приездом Алекса на плантацию Харринггонов, около шести недель назад. Да нет, наверняка с тех пор… Нет, ничего не было. Но ведь это невозможно! Она же бесплодна! Она невольно коснулась рукой груди, потом живота, все мысли ее как бы устремились внутрь, и Джинни с абсолютной уверенностью поняла, что она не бесплодна, что у нее будет ребенок… ребенок Алекса.

На смену неописуемой радости пришло отчаяние. Что же делать? Она носит ребенка, незаконного ребенка, а ее муж, с тех пор как они снова вместе, ни разу не исполнил свой супружеский долг. Мысли вихрем проносились у нее в голове; она даже боялась подумать о последствиях. Она не сможет носить ребенка и продолжать жить с мужем. Но так же невозможно оставить его и обречь Алекса на жизнь изгоя на Барбадосе. Уехать бы и от мужа, и от Алекса еще до того, как станет заметной беременность, родить ребенка где-нибудь еще… где? Для нее не было места на этой новой земле, ведь в тех немногочисленных оазисах цивилизации, отвоеванных у леса, все слишком хорошо знали друг друга… Разве что уйти к индейцам? А зачем она им? И как она будет жить среди них, конечно, при условии, что они примут ее? И разве вправе она допустить, чтобы потомок Редфернов и Маршаллов вырос раскрашенным дикарем?