В конце концов, она впала в подобие забытья, наполненного физическими страданиями. Она дрожала от холода, сжимая онемевшие пальцы рук в перчатках и шевеля пальцами ног в сапогах. Спина болела от напряжения — ей приходилось держать плечи прямо, чтобы не показать, как она устала. Несмотря на все усилия, слезы катились по щекам, смешиваясь с дождевыми каплями, и Джинни даже не пыталась смахнуть их — с наступлением темноты никто ведь не разглядит ее лица.

Примерно час Алекс с тревогой наблюдал за Джинни. Не зная, насколько ей плохо, он мог лишь догадываться о ее усталости, и некоторое время ей удавалось вводить его в заблуждение. Потом она вдруг шмыгнула носом, сильно прикусив губу, и он понял, что она плачет. Проклиная свою глупость, он потянулся к уздечке Джен, притягивая кобылу к Буцефалу.

— Я тебя сейчас подниму, — сказал он. — Помоги мне — возьмись руками за мою шею.

Джинни растерянно смотрела на него, пока до нее доходил смысл сказанного. Она увидела, как глаза его наполнились тревогой, жесткое выражение сменилось нежностью возлюбленного.

— Джинни, ты слышишь меня? — тревожно спросил он, нагнувшись в седле. — Возьми меня руками за шею.

Когда она, словно под гипнозом, подняла руки, он подхватил ее, поднял из седла и усадил перед собой. Дикон, который, как обычно, ехал по другую сторону от нее, взял поводья Джен, чтобы повести за собой кобылу. Невольный стон облегчения вырвался у Джинни, когда она повернулась боком в седле, перенося вес на поддерживающую ее руку, чтобы растертые места не соприкасались с платьем. Его кожаная накидка была жесткой, но Джинни не обращала на это внимания, главное, что ей не надо больше сидеть прямо и что Алекс поддержит ее.

— Смелая девочка, — мягко сказал он, — но и глупая. Я понятия не имел, что ты мучаешься. В следующий раз ты должна сказать мне об этом сразу.

— Это все из-за ссадин, — сказала она. — Холод и дождь я выношу не хуже других.

— Какие ссадины? — нахмурился Алекс. Смущаясь, Джинни объяснила, где они образовались, гадая, поймет ли ее мужчина, привыкший к кожаным бриджам. Но Алекс понял.

— Нужно найти тебе бриджи. В них будет гораздо легче ехать верхом в долгих походах. Джед подыщет удобное седло для твоей кобылы.

Они ехали по малонаселенной местности; лишь изредка им попались несколько домов, которые никак не могли вместить столько людей. Алекс снова посовещался с полковником Бонхэмом, который, похоже, не видел ничего странного в том, что генерал обсуждает тактические вопросы, прижимая к груди промокшую женскую фигуру. Группа кавалеристов во главе с Джедом была направлена вперед, чтобы отыскать какое-нибудь укрытие, — близился вечер, и уже не только Джинни нуждалась в отдыхе и еде.

Они вернулись через двадцать минут и доложили, что нашли вместительный сарай и подсобные постройки рядом с небольшой фермой. Дом сгорел, но сараи уцелели, и там была солома, относительно сухая. Это все же было лучше, чем ничего.

Алекс кивнул. Сойдет и это, раз другого ничего нет. Был отдан приказ, и колонна, радуясь скорому окончанию пути, пошла быстрее. Когда Джинни осторожно поставили на ноги, она с облегчением поняла: идти может, и ей не придется испытывать чувство стыда оттого, что ее пришлось бы нести на руках.

— Посмотрим, какое гостеприимство окажет нам этот дворец, — весело сказал Алекс, входя в сарай. Пахло старой соломой, навозом и сырым камнем, но тюков соломы было много, расшатанная лестница вела на чердак. — Давай-ка наверх, — сказал Алекс Джинни, подводя ее к лестнице. — Там ты будешь одна и сможешь снять промокшее платье. Как только солдат распустят, я позабочусь, чтобы сюда принесли твои вещи и снадобья.

Джинни вскарабкалась по лестнице, придерживая юбку одной рукой. Что-то пробежало по полу, когда она наконец забралась на чердак Крысы! Она сморщилась, но была так рада оказаться в сухом месте и никуда не двигаться, что ей было все равно, кто обитает рядом с ней. Так странно было раздеваться, слыша мужские голоса, доносившиеся снизу. Похоже, там тоже снимали нижнее белье, рубашки, вытирали голову. Она слышала, как Алекс отпустил какую-то соленую шутку, и вновь почувствовала восхищение им. Он всегда умел поднять настроение, стоим примером показать, что человек может и должен быть выше таких незначительных неудобств, как дождь, плохое жилье или засада роялистов.

Мокрая насквозь, Джинни дрожала во влажной рубашке, пока вновь не прозвучал голос Алекса и не зашаталась лестница под его тяжестью.

— Сухая одежда. Тебе повезло, что твой багаж был прикрыт от дождя. Подозреваю, что это Джед позаботился. По крайней мере, о тебе он печется больше, ведь мои вещи стали такими же мокрыми, как и одежда на мне. — Он улыбнулся, и Джинни показалось, что ему все это нравится, ведь тяготы и неудобства для солдата — просто пустяк.

Джинни покорно стояла, пока он поворачивал ее, чтобы приподнять рубашку и осмотреть ноги. Голос Алекса был очень серьезен, когда он спросил:

— Чем я могу это помазать?

— Выглядит так же плохо, как и ощущается?

— Если это настолько же больно, милая, насколько страшно на вид, то, значит, боль адская, — сказал Алекс. — Завтра ты снова поедешь со мной. А сейчас скажи, чем я могу это помазать.

Она нашла мазь в своей корзинке и, пока он смазывал растертую кожу, терпела, сжав зубы. Постепенно боль утихла, по телу разлилось тепло, и у нее вырвался вздох облегчения.

— Вот так лучше. Благодарю. Если у тебя еще есть бренди, я совсем приду в себя. — Она уже бодро улыбалась, и Алекс приподнял ее подбородок, целуя уголок рта.

— У тебя есть все задатки солдата, — сказал он, поддразнивая ее. — Сложность лишь в твоей прискорбной склонности к неподчинению. — Когда она открыла рот в негодующем протесте, он снова поцеловал ее, смеясь. — Я принесу еду и бренди, цыпленок, но боюсь, тебе придется оставаться наверху, поскольку внизу народ несколько раздет.

— Неужели только крысы составят мне здесь компанию ночью? — спросила она с притворным расстройством, роясь в вещах в поисках теплой ночной рубашки, которая очень была бы кстати в сыром прохладном сарае.

— Нет, — ответил Алекс. — Больше нет смысла притворяться. Я защищу тебя от крыс, и мы согреем друг друга.

На следующий день Джинни ехала на Буцефале, перед Алексом, сидя так, чтобы растертая кожа не саднила. Вечером, когда они остановились на привал, Алекс принес ей кожаные бриджи.

— Они мне как раз! — сказала Джинни с изумлением. — Как это может быть?

Алекс засмеялся:

— У Джеда много талантов. — Он смотрел на нее прищурившись, пока она любовалась собой, расхаживая по маленькой комнатке, которую генерал реквизировал над деревенской кузницей. — Я теперь не уверен, что это была хорошая мысль, — задумчиво сказал он. — Они подчеркивают все твои округлости, которые обычно скрыты юбкой. Твой вид возбудит даже самого изнуренного человека. А поскольку я далеко не изнурен…

Он хотел поймать ее, но она, смеясь, отстранилась.

— Вы должны сдержать свою неуемную страсть, генерал, на несколько дней. Я немного нездорова, — пояснила она, и щеки ее слегка порозовели.

Алекс нахмурился, но потом его лицо прояснилось.

— Ты не представляешь, какое это облегчение, цыпленок. Я так боялся, что у тебя может быть ребенок.

Тень промелькнула на ее лице, и она отвернулась, занявшись одеждой.

— Нет необходимости бояться этого. Я бесплодна.

— Да откуда ты можешь это знать? — Алекс схватил ее за плечи и резко повернул к себе. Она пожала плечами.

— Ты забываешь, что я довольно долго была замужем. Моя неспособность зачать ребенка объяснялась не тем, что муж мало старался.

Она прямо высказала жестокую правду, и Алекс вздрогнул. Ему было легко забыть, что Гилл Кортни когда-то обладал телом, которое, как он, Алекс, чувствовал, принадлежало только ему одному. Это было легко, потому что он знал, что к ней не прикасался другой мужчина в том смысле, что не любил ее по-настоящему. Она была наивна в любви, словно девственница. А сейчас это откровенное высказывание прозвучало равносильно пощечине, и его передернуло от картины, которая тут же возникла в воображении.