Гугиль просто мало платил. Он набрал три с половиной тысячи голосов, из них три тысячи сделал ему я, ровно столько, на сколько у него хватило денег.

Петросянц имел сведения, что Гугиль на последние деньги купил у кого-то пару тысяч голосов.

Дальше, — вяло сказал он, закуривая.

У меня есть пять тысяч голосов, но попрошу я дорого. Это число будет решающим, вы же понимаете.

Форма организации? — спросил Петросянц, лениво окутывая себя клубом дыма.

У меня благотворительный общественный Фонд. Если мы исключим из пяти тысяч членов, ну, предположим, две тысячи тех, которые тайно все равно проголосуют за компартию, то останется три.

Сколько лет вашему Фонду? — проявил впервые интерес банкир.

Три года.

Как называется Фонд?

«Солидарность-18».

Петросянц откинулся на спинку кресла.

Я так и знал, что за этим идиотом кто-то стоит. Ну, хорошо, какие гарантии, что вы не блефуете?

Остап достал дискету и очень медленно положил на стол перед хозяином банка.

Вот здесь списки пяти тысяч моих подопечных. Фамилии и имена, адреса и данные о их семьях. За каждым стоит, как минимум, по три человека: жены, тещи и свекрови, свои и внебрачные дети, любовницы и должники. Вы понимаете, какая это сила. У меня в конторе заявления с личными подписями, можете ознакомиться.

Хорошо, я проверю, — Петросянц затушил бычок о дно пепельницы, выполненной в виде лягушки, открывшей пасть. Он наклонился к Остапу.

Ваша цена?

Не меньше пятнадцати долларов за душу.

Включая тех, которые проголосуют за коммуниста? — саркастически спросил Петросянц.

К сожалению, да. Но ведь они будут меня уверять, что проголосуют за нас.

Петросянц устало откинулся назад и сказал:

Вы сумасшедший. Ведь это около ста тысяч денег. Место в Верховной Раде не стоит и половины этой суммы.

Остап не проявил ни малейших эмоций.

Стоит, Сергей Ашотович. Вы же сами знаете. По моим грубым подсчетам, вы потратили на сегодняшний момент тысяч триста — четыреста, не считая затрат на аннулирование результатов выборов. А когда вы узнали, что проиграли пятьсот голосов, то кусали себе локти и были готовы уплатить по тысяче долларов за каждый дополнительный голос. Так что не будем торговаться. У вас пути назад нет.

Петросянцу не нравился Крымов.

Не стройте из себя непревзойденного психолога. Мне неплохо живется и без парламента.

Насколько мне известно, ваш банк переживает не лучшие времена. Попадая в Верховную Раду, вы убиваете двух зайцев: во-первых, вы решаете вопрос жизни и смерти — сохранение своего детища, стоящего вам, как минимум, три миллиона; во-вторых, вы знаете, как после этого заработать в три раза больше.

Я знаю, как заработать и десять раз больше! — рявкнул Петросянц. — Но это не ваше дело.

Я не психолог, Сергей Ашотович, я — простой калькулятор. Я делю тридцать миллионов на сто тысяч, опираясь на ваши слова, и получаю три тысячи. То есть прибыль от вклада на первый взгляд большой суммы в сто тысяч дает три тысячи процентов прибыли. Считайте, что деньги, потраченные на первый этап, уже пропали. Ваш электорат в основном проголосует снова за вас. Теперь…

Если вы калькулятор, то очень примитивный, — перебил Остапа банкир. — О такой цене не может быть и речи. Ваш Фонд не стоит и пятидесяти копеек за душу, считая с коммунистами.

Ладно, Сергей Ашотович, учитывая ваши стесненные материальные обстоятельства, я готов сбавить, — сдался Остап. — Процентов на десять, не больше. Давайте переходить к делу. Как говорится, меньше слов. Только на телеграфе и в парламенте платят за слова, а не за дела.

Дальше покупатель и продавец спорили еще около часа. Петросянцу не раз хотелось запустить в Крымова лягушку-пепельницу. Крымову очень хотелось оторвать Петросянцу усы, но они очень были похожи на натуральные.

В конце концов, когда цена колебалась в районе семи с половиной долларов за душу, Петросянц устало сказал:

Ладно, Крымов, я пришлю к вам моих людей, но вначале я все проверю.

Проверяйте, но никаких людей, — сказал Остап. — Я уже сейчас вижу бритые квадратно-челюстные физиономии с глазами, горящими интеллектом и духовностью. Я буду ждать три дня. Проверяйте, только не спугните своих потенциальных избирателей вашими ребятишками. Простой народ не любит джипов и их содержимое. Учтите, что ваш избиратель — это простой тихий труженик, готовый за тарелку бесплатного супа разорвать горло любому из ваших верзил. Кстати, послушайте анекдот на тему.

Муж: Дорогая, поздравь меня, я избран.

Жена: Ой! А ты не обманываешь?

Муж: Нет, теперь это уже не нужно.

На этом Крымов откланялся и ушел.

Федор Иванович Бойко прибыл в контору Крымова с получасовым опозданием. Несколько трамваев было снято с маршрута в связи с забастовкой водителей, и Бойко пришлось добираться в объезд на троллейбусах с тремя пересадками. Зайдя в комнату, секретарь партячейки пригладил мозолистой рукой прямые жирноватые волосы и сел на край стула. Портрет Сталина согревал помещение ощущением непреходящих ценностей пролетарской революции.

За столом сидел Жора и дожевывал свой бутерброд с салом.

Извините, — сказал Бойко, обращаясь к Жоре, —вы руководитель этой организации?

В это время бодрым шагом в комнату вошел Крымов и кивком головы убрал Жору со сцены.

Остап схватил руку Бойко и с параноической настойчивостью стал трясти ее, выжимая, как эспандер.

Очень рад, Федор Иванович! Очень рад! Я, знаете, сам — коммунист. Состоял в партийной организации города Пярну. Это в Прибалтике. Вот сейчас здесь. Вышвырнули, как последнюю шваль. Вы же знаете, как там трудно приходилось нашему брату! Я работал под руководством Раймонда Лиепы, может, вы его знаете! Мировой мужик. Еще в тридцать девятом водрузил красный флаг на ратуше в Риге. Но в девяносто первом сердце не выдержало у старика. Затем практически в подполье от Нарвы до Лиепаи вместе с Тынисом Вески, вы, должно быть, о нем наслышаны. Мировой парень. Сейчас у Зюганова в аппарате.

Еще около получаса Крымов перечислял соратников по партийной работе, пока у него не кончился запас имен прибалтийских артистов.

Растроганный Бойко предложил Остапу место инструктора по работе с молодежью в своей ячейке и завел разговор о перспективах возврата Латвии в Советский Союз. Сама проблема восстановления СССР вообще для него существовала, как само собой разумеющийся исход. В теплой братской беседе за самоваром прошло два часа. Собеседники перешли на «ты». Наконец Бойко вспомнил, зачем пришел.

А что это ты говорил по телефону о перевыборах. Кажется, ты намекал на какой-то компромат. Сейчас самое время писать, пока не принято решение областным судом. Потом уже будет не так восприниматься.

Остап заговорщицки заглянул под стол.

Есть кое-какая информация. Только я тебя очень прошу — между нами. Ты ведь вышел вперед всего пятьюстами голосами? — спросил Остап.

Петросянц опротестовал, зараза, — по-свойски пожаловался Бойко. — Я действительно сболтнул лишнее во время агитации, но это не смертельно. Да вот ребята маленько перестарались, притащили откуда-то лишнюю незарегистрированную урну. И голосов-то было всего с сотню. А вот шуму наделали на всю тысячу. Но ничего, у этого армяшки кишка тонка идти против народа.

Не так уж и тонка, — засомневался Остап. — Ему подкупить тысчонку голосов — раз плюнуть. У меня тут планчик образовался.

Ну? — Бойко оглянулся по сторонам и придвинулся ближе к Остапу.

Понимаешь, работаю сейчас в одном Фонде на территории округа, — на пониженных тонах заговорил Крымов. — Членов — до хрена и больше. Но председатель — конченый рахит. Зверь, какого свет не видал. Либерал, фанатирует на Жириновского. Ни за что не даст за наших проголосовать. Вот, рискуя здоровьем, похитил списки членов. Единственная копия.

Остап протянул замасленные листки бумаги. Бойко просмотрел списки.

Так давай по домам пойдем, не впервой, — предложил он, озираясь по сторонам.