Когда Остап откинулся на подушку, еще не отдышавшись полностью, Вика заглянула ему в глаза.

Ты сегодня был великолепен. Неужели ты так соскучился за мной за эти два дня?

И соскучился тоже, — ответил Остап, переворачиваясь в ее сторону. — А чего бы и нет! Дела идут, контора пишет.

У меня такое чувство, что ты что-то решил, — сказала Вика осторожно.

Да, ты права, я решил. При всем том, что внешне я выгляжу вполне уверенно, мой внутренний самоанализ не дает мне покоя. Мои планы меняются во мне ежеминутно. Моя ирония в первую очередь направлена внутрь себя. Это общая беда интеллигенции, к коей я себя с небольшими натяжками отношу. А насчет того, что я что-то решил… Я решил, что пора мне встретиться с Пеленгасовым. Это этап, и его надо закрыть. Чувствую даже какое-то внутреннее волнение. Как спортсмен перед прыжком с шестом.

Я уже почувствовала на себе этого спортсмена с шестом, — иронично мурлыкнула Вика. — А я уже подумала, было, что ты заметил во мне дополнительные сексуальные детали, о которых я и сама не догадывалась.

Это само собой. Хотя, запомни, никогда никто не будет тебя знать лучше, чем ты сама. Все мы — лицедеи. И чем умней, тем лучше угадываем, каким нас хотят увидеть тот или иной человек. Тот или иной, но только тот, кто интересует нас самих. Меня сейчас, как это ни примитивно, интересует Пеленгасов. Просто я весь день продумал об этом. Самое время. Иначе он может сделать какую-то свою очередную подлость и испортить мне игру. Уже ведь присылал ментов. В мои планы не входит борьба с топорными методами. Это не мой стиль. В нем я проигрываю.

Ты не боишься? — спросила Вика.

Конечно нет. Мне надо посмотреть, в какой он форме. И все.

Вика сделалась серьезной.

Признаться, я часто не могу тебя понять. А иногда мне кажется, что я не знаю тебя совсем.

Это потому, что я понимаю и знаю всех. От этого очень устаешь.

Вика поежилась.

Я боюсь потерять тебя. Ты слишком много стал значить для меня.

Многие люди замечают солнце только в момент его затмения, — иронично произнес Остап. — Мне до этого еще далеко. Я твердо намерен посмотреть, что будет двадцать лет спустя.

Зачем тебе так долго ждать, ты ведь предсказатель? Скажи мне, что будет через двадцать лет?

Остап задумался на минуту и затем заговорил, обращаясь к потолку:

Молодость и старость смотрят на жизнь как бы с разных сторон бинокля: для одних она кажется слишком длинной, для других — слишком короткой. Скажу тебе точно, что будет через двадцать лет. Во-первых, в помине не будет этих двадцати лет. Во-вторых, весь твой огромный, разноликий, непознанный и влекущий мир превратится в маленький островок, состоящий из тех, кто останется с тобой навсегда. И, наконец, через двадцать лет ты поймешь, что на свете есть всего две трагедии: первая — не обладать тем, что тебе хочется; вторая — получить это и лишиться цели.

Двадцать лет спустя…

Когда мужчины собираются в количестве больше двух и начинают пить, они говорят о деньгах. Когда они уже напились, говорят исключительно о женщинах, что вытекает, естественно, из первой темы и является ее продолжением. Судя по всему, трое мужчин, расположившиеся за столиком кафе «Дубрава», пили уже давно, потому что говорили о женщинах.

Многие циники стали ими только потому, что женились по первой любви, — говорил Нильский, обращаясь к Гиршману, который оставался самым трезвым из всех. — Брачный союз — это игра на алименты. И выигрывает этот приз всегда женщина. Ничьей не бывает. Как говорит Крымов: свято место стало вдруг невестой. Какое бы ни было золотое сердце у мужа, женщина все равно предпочтет железный член соседа.

Да, точно, — подхватил захмелевший главбух Костомаров, — женщина, как водка, — вначале согревает, а затем делает дураком.

Почему при разводе спрашивают причину, а при регистрации брака — нет? — стукнул Нильский кулаком по столу.

Тише, Сан Саныч, не надо так горячиться, — попытался успокоить его Гиршман. — Если любовь слепа, то супружеская жизнь — гениальный окулист. Моя Песя всегда ошибочно считала, что даже камень в сердце можно размягчить любым другим, но только драгоценным. Но причем тут деньги к личной жизни? Я, конечно, понимаю, что жизнь — это театр, потому что за это зрелище еще надо и платить. Но почему кассиром должна быть именно моя жена?

Женщины в пять раз хитрей мужчин, — заявил Нильский, наливая по новой.

— Они великолепно понимают, что лучший способ вывернуться из собственной лжи — заставить лгать другого. Все так вывернут… Это коварные многоликие существа. Они любуются красивыми мужчинами, обожают умных, влюбляются в добрых, восхищаются смелыми, выходят замуж за сильных, а спят со всеми сразу. И при этом всех доканывают своими советами.

Всем известно, что Бог создал вначале мужчину, а потом уже женщину, чтобы она не замучила его своими советами, — высказал мысль Борух и взялся за рюмку. — А тут еще эти концентраты. Вы не представляете, сколько времени высвобождает «Галина Бланка» у моей жены, чтобы она могла пилить меня дополнительно.

Костомаров недовольно крякнул.

Вот я — вдовец и скажу вам, Борух, что не всегда согласен с вами, — сказал мрачный главбух. — От женщины тоже польза бывает в доме. Если бы вы были на моем месте, то узнали бы, как трудно остаться без женщины.

Знаю, — прервал его Гиршман, — таки невозможно. Это не я сказал, это народная мудрость. Как говорит ваш Крымов, не следует гнаться за троллейбусом, экономической реформой и женщиной — за ними появятся новые.

Нильского, набравшегося больше всех, тянуло на агрессивные оттенки в оценке женского вопроса.

Кто сказал, что женщине столько лет, на сколько она выглядит? Эту байку придумали сами бабы с появлением косметики, — напыщенно сказал Нильский. — Женщине столько лет, на сколько выглядит ее мужчина. Мужчина — вот истинная ценность в этом мире. Давайте выпьем за мужчин, граф, — предложил Нильский, чокнулся со всеми и залпом осушил рюмку.

Гиршман только пригубил водку, а Костомаров медленно и вдумчиво влил в себя весь алкоголь. Занюхав эфирные пары корочкой хлеба, Сан Саныч откинулся на спинку пластмассового креслица.