Павел Ильич Делов был массивен, крепок шеей и затылком, мохнат бровями, редок ресницами и толст в кисти рук. Две суровые складки на лбу говорили о непреклонной вере в собственное достоинство и правоту. Он был типичным начальником, из тех, которые раньше ездили на «Волгах» и внушали страх и трепет одним только видом своих престарелых секретарш, демонстрируя своему руководству широту души и терпимость задницы. Образом начальника старого типа были пропитаны его незамысловатая детдомовская прическа, старомодный безликий галстук и медлительная речь, сквозь которую невозможно было просунуть даже лезвие бритвы. Такие люди, куда бы их ни послали, — на Луну, в тыл врага, в публичный дом или просто к едреной матери, — везде умудрялись быть начальниками.

Павел Ильич солидно вплыл в кабинет, усадил свое объемное тело, напоминающее сортир Даниловны, на шаткий стул, откашлялся и вдруг неожиданно улыбнулся.

Вы не догадаетесь, зачем я пришел? — сказал он сквозь скрываемую неловкость.

Почему же, — ответил Остап — Вы спросили только. Что у секретаря, где тут принимают по вопросу дворянства.

Ага, так вам уже доложили? Ладно, тогда перейдем прямо к делу. Я хотел бы, ну вы сами понимаете, воспользоваться вашей услугой, что ли. Но только у меня одно непременное условие — чтобы все это было инкогнито.

Остап заверил Делова в полной конфиденциальности и предложил ознакомиться у княгини Крамской со всей документацией и прейскурантом. Делов отвел четверть часа своего дорогого времени на детальное изучение документов и, оставшись довольным, сделал заказ на титул князя. Следуя установленным правилам, Мария Сергеевна протянула клиенту анкету и спросила:

Прежде чем я дам документам ход, я должна поинтересоваться у вас о целях столь ответственного шага. Поймите меня правильно, таковы наши правила.

Делов обвел комнату подозрительным взглядом, заглянул под стол и придвинулся ближе к княгине.

Хорошо, я вам скажу, — степенно сказал он. — Видите ли, дело в том, что мой дед, царство ему небесное, был из помещичьей семьи. При раскулачивании у нас отобрали те жалкие крохи нашего имущества, которые остались после погромов восемнадцатого года. Даже сейчас над воротами седьмого скобяного завода в Купянске остался наш вензель. Приходилось все это время скрывать. Моему деду даже пришлось в девятнадцатом году написать донос на своего дядю, тоже царство ему небесное. Но сейчас все идет, видимо, к тому, что, возможно, я захочу предъявить свои права на наше фамильное имущество. Закона еще нет, но есть прецеденты в других странах. В Прибалтике, например. Рано или поздно, такое может случиться и у нас… А земли под Люботином у нас было немерено. С землицей-то, как ни крути, руководству придется решать, иначе скоро полностью перейдем на подножный корм. Так что мои мотивы вам должны быть ясны. Но я в настоящее время являюсь депутатом горсовета, председателем комиссии, не говоря уже о моей служебной должности. Так что убедительная просьба не разглашать наш разговор. Еще рано. Не время, так сказать…

Глядя на спесивое и одновременно заискивающее лицо Делова, Остап подумал, что в таких людях так засела привычка к лизоблюдничеству, дошедшая до состояния рефлекса, что выбейся он в самые большие начальники, мог бы сам себе автоматически пару раз лизнуть задницу.

Княгиня понимающе вздохнула и спросила:

Вы знаете наши расценки?

Да, я ознакомился. Я уже обращался ранее в Москву, но там мне загнули такое, что сразу захотелось написать жалобу куда следует. У вас куда более приемлемые цены. Вот если бы вы еще уступили пару тысчонок…

Остап окинул Делова оценивающим взглядом. Судя по литому затылку и бронебойному лбу, председатель комиссии брал не меньше пятисот баксов из одних рук за устранение им же созданных трудностей. За это он заслуживал вместо скидки только надбавку. Но, учитывая промелькнувшую в разговоре привычку пописывать жалобы, связываться с бывшим помещиком было опасно.

Мы сможем вам уступить не более тысячи, — сказал Остап. — Но зато никаких проволочек.

А мне некуда пока торопиться, ведь это дело не сегодняшнего дня.

Тысяча двести, — сделал последнюю уступку Остап. — Особенно, учитывая, что нам придется сохранять конфиденциальность столь неопределенное время. Итого, получится двадцать восемь восемьсот.

Наших? — сделав последнюю попытку, с наивным выражением лица спросил Делов.

Как первые капли, предвещающие дождь, в глазах Делова посверкивали первые искорки надвигающегося маразма.

Ихних! — отрезал Остап. — И полная тайна вкладов. Ваши земли и заводы ждут вас. Осталось за малым — подтвердить ваши права. Вы делаете сейчас хорошее помещение капитала. Дюпон, кстати, отвалил за «лорда» пятьсот тысяч. Не торгуйтесь, в Москве цены в три раза выше.

В это время дверь в кабинет приоткрылась, и в образовавшейся щели показался длинный крючковатый нос с торчащей из ноздрей щепоткой волос разной длины и цвета. Нос помедлил и спросил:

Можно войти, или и здесь тоже таки надо ждать?

Входите, — ответил Остап, указывая Делову место за соседним столом, где сидела княгиня.

Нос начал осторожно проникать в комнату и через секунду был дополнен бледным сморщенным лицом настолько еврейского происхождения, что пейсы и кипа могли бы показаться уже театральным реквизитом. Остап восхищенно подумал: «Боже, какой типаж! Сейчас такое встретишь уже не часто. Даже в таком городе, как Харьков. Забытый вкус».

Здрасьте всем уважаемым людям и женщинам, — приветствовал вошедший всех присутствующих легким поклоном. — Разрешите представиться, Борух Гиршман. Там у приемной ваша девушка с глазами сказала, что это здесь можно поторговаться за дворянские титулы.

Это не совсем верное слово, любезный, — сказал ему Остап, у которого в глазах заиграли бесовские огоньки интереса и веселья. — Не хочу повторять избитую фразу, но эта тема действительно не терпит торга… Почти.

Вот видите! У нас уже есть «почти», — обрадовался Гиршман и подошел немного ближе. — Для еврея это уже неплохой шанс сбить цену у три раза.

Гиршман осторожными шагами подошел вплотную к столу и без приглашения, как пыль, мягко сел на стул. Он явно относился к тому типу людей, которые всегда готовы дать совет ближнему, поскольку уже утратили способность сами подать дурной пример.

Насколько я понял, вы к нам за титулом? — спросил Остап.

За ним самым, будь он неладен, — печально покачал головой Борух и закатил глаза.

А почему так трагично? — поинтересовался Крымов.

Сто лет нужен бы мне был ваш титул! На кой ляд, скажите, он сдался старому еврею? Это все моя Песя! Уж как вобьет себе что-то у свою склочную голову, так лучше сразу лечь. Вы знаете, что может быть противней немолодого больного еврея? Правильно! Только немолодая больная еврейка… Да, когда-то и моя Песя была маленькой щебечущей птичкой. Но с годами она слегка погрузнела и в один прекрасный день закаркала. Затем моя Песя вбила себе у голову, что таки конкретно заболела, и тогда она решительно слегла. Но беда не приходит одна. На следующий день приехала ее мама и поселилась у нас ухаживать за больной. И вот идет уже пятнадцатый год. Когда я привел знакомого врача, он обслушал усю Песю и даже заглянул ей у рот. Потом он сказал, что из этой болезнью она проживет еще сто три года. Он совершенно не подумал, сколько из этой болезнью проживу я… И как… Когда в доме были дети, нам усем доставалось поровну. Но сейчас я один, как перст Не считая Песи, конечно. Но вы думаете, ее одной будет мало?.. И зачем вы только напечатали это объявление! Ведь что интересно, мы ведь газет не выписываем уже десять лет, с тех пор, как уехал наш Миша и подорожали услуги почты… Так нет же, Бетя передала нам селедки.