Старый дракон, разминая лапы, поскрёб когтями камни на осыпи, превращая их в мелкий гравий, затем переместился на груду гравия, где лежать было, несомненно, удобнее, чем на острых камнях, и продолжил:

«Переслоённый чарами, о которых позаботилась сама королева Тармунора, магический механизм упомянутой мною связи позволяет даже не проклюнувшемуся зародышу дракона мгновенно опознать своего Всадника. Когда же взрослый дракон решает отдать своё яйцо Всадникам, он произносит над ним особые слова — я вас впоследствии научу произносить их, — и это заклинание не даёт детёнышу проклюнуться из яйца до тех пор, пока он не установит мысленную связь с тем, ради кого решил появиться на свет. Затем их судьбы будут неразрывно связаны. Поскольку драконы могут оставаться в яйце неопределённо долго, время в данном случае значения не имеет, и детёныш остаётся там безо всякого для себя ущерба. Да и ты, Сапфира, сама тому пример.

Связь, которая формируется между Всадником и драконом, — это лишь усиленный вариант той связи, что существует между нашими народами. Человек или эльф становится сильнее и прекраснее, тогда как некоторые из свирепых свойств дракона, напротив, как бы смягчаются, и дракон обретает более спокойное и рассудочное мировосприятие. Ну что, Эрагон? Я чувствую, у тебя просто язык чешется. Что ты хочешь спросить?»

«Да я просто… — Эрагон запнулся. — Знаешь, учитель, мне никак не удаётся представить себе, чтобы ты или Сапфира проявляли безудержную свирепость, ярость, неукротимость. Нет, — торопливо прибавил он, — я совсем не считаю эти качества такими уж плохими, а все же…»

Земля под ними затряслась так, словно начался обвал, — это смеялся Глаэдр, закатив свой огромный глаз под покрытое рогатыми выступами веко.

«Если бы тебе когда-нибудь довелось встретиться с диким драконом, ни с кем не связанным магическими узами, ты бы так не говорил! — пророкотал он. — Дикий дракон ни перед кем ни за что не отвечает; он всегда поступает так, как ему хочется, и не испытывает ни капли добрых чувств ни к кому, кроме своей ближайшей родни и кое-кого из соплеменников. Свирепыми и гордыми дикие драконы были всегда. И ещё, пожалуй, безрассудно смелыми. А уж их самки… О, они столь великолепны, что драконы Всадников считали большой честью найти себе пару среди них.

Однако магическая связь Всадника и его дракона имела и определённые недостатки. Например, союз Гальбаторикса с драконом Шрюкном — его вторым драконом, как известно, — превратился в нечто совершенно извращённое. Ведь Шрюкн не выбирал себе Гальбаторикса, как это полагается, а был подвергнут воздействию чёрной магии и вынужден служить безумным целям Гальбаторикса. Его взаимоотношения с Гальбаториксом — лишь мерзкая имитация той связи, которая существует, например, между вами, Эрагон и Сапфира, и которая сама собой порвалась, когда первого дракона Гальбаторикса убили ургалы».

Глаэдр помолчал, глядя куда-то между ними. Единственное, что двигалось и жило в нем — это его огромный блестящий глаз.

«То, что соединяет вас, превосходит любую более простую связь двух душ. Ваши души или сами ваши личности — называйте, как хотите, — соединились ещё, так сказать, у своих истоков. — Круглый драконий глаз упёрся в Эрагона. — Вот ты веришь, что душа человека существует отдельно от его тела?»

«Не знаю. — Эрагон и впрямь этого не знал. — Сапфира как-то раз извлекла меня из моего тела и позволила посмотреть на окружающий мир её глазами. И мне казалось тогда, что я более не имею никакой связи с собственным телом. Если духи мёртвых, которых иногда способны призывать к себе колдуны, действительно существуют, тогда, наверное, наше сознание действительно не зависит от нашего тела».

Выпустив острый, как игла, кончик когтя, Глаэдр быстро сунул его под камень и извлёк оттуда древесную крысу, прятавшуюся в норе. Он слизнул крысу длинным красным языком, и Эрагон поморщился, мысленно почувствовав ужас зверька, в одну секунду расставшегося с жизнью.

«Когда разрушена плоть, разрушена и душа», — удовлетворённо сказал Глаэдр.

«Но ведь животное — это не личность», — запротестовал Эрагон.

«Неужели после стольких уроков медитации ты все ещё веришь, что кто-то из нас, так называемых мыслящих существ, так уж сильно отличается от древесной крысы? Что мы одарены неким чудесным свойством, которого лишены прочие существа? Что мы способны продолжать жить и после смерти?»

«Нет», — пробормотал Эрагон.

«Я тоже так думаю. А потому, когда дракон или Всадник опасно ранены, они обязаны, укрепив сердце, во что бы то ни стало разорвать существующую между ними тесную связь, дабы тот, кто остался цел, был защищён от ненужных страданий или даже безумия. И в такой момент — поскольку душу нельзя отделить от тела — очень важно воспротивиться искушению взять душу своего партнёра в своё тело и укрыть её там, поскольку это однозначно закончится гибелью обоих. Даже если бы это и было возможно, все равно недопустимо, чтобы в одном теле существовало одновременно несколько душ или несколько сознаний».

«Как это ужасно, — воскликнул Эрагон, — умирать в одиночку, вдали даже от того, кто тебе ближе всех на свете!»

«Каждый умирает в одиночку, Эрагон. Будь ты королём на поле брани или жалким крестьянином, лежащим на смертном ложе в кругу своей семьи, никто не последует за тобой в вечную пустоту. А теперь я хотел бы, чтобы вы поупражнялись в разделении своих сознаний. Начнём с того…»

Эрагон уставился на поднос с заботливо приготовленным ужином: хлеб с ореховым маслом, ягоды, бобы, миска с зелёным салатом, два яйца вкрутую — эльфы уверяли его, что употребляют в пищу только те яйца, которые не были оплодотворены, — и кувшин свежей родниковой воды. Он знал, что все это очень вкусно, что эльфы стараются проявить все своё кулинарное искусство, готовя ему еду, что даже королеве Имиладрис вряд ли подают лучшие кушанья, чем ему.

Но он даже смотреть на поднос не мог.

«Я мяса хочу! — мысленно простонал он и вернулся в спальню. Сапфира удивлённо посмотрела на него со своего возвышения. — Я бы согласился даже на птицу или рыбу — да на что угодно, кроме этих осточертевших мне овощей! Я ими не наедаюсь. Я ведь не жвачное животное, чтобы меня кормили одной травой и корнеплодами!»

Сапфира расправила лапы, подошла к люку, заглянула туда и сказала:

«Я тоже давно уже собираюсь слетать на охоту и как следует закусить. Хочешь ко мне присоединиться? Ты сможешь приготовить себе сколько угодно мяса, а эльфы никогда об этом даже не узнают».

«С удовольствием! — встрепенулся Эрагон. — Нам понадобится седло?»

«Нет, лететь тут недалеко».

Эрагон достал соль, душистые травы и прочие специи, осторожно, стараясь лишний раз не тревожить спину, сел верхом на Сапфиру, и она сразу набрала высоту, позволив восходящему воздушному потоку нести её над городом, а потом скользнула в сторону и полетела вдоль заросшего густой зеленью ручья, протекавшего по лесу и в нескольких милях от Эллесмеры впадавшего в озеро. Там она приземлилась, прижимаясь как можно ближе к земле, чтобы Эрагону было легче спускаться.

«У воды в траве полно кроликов, — сказала она ему. — Посмотри, сможешь ли ты поймать их. А я между тем поохочусь на оленя».

«Как? Неужели ты не захочешь поделиться со мной своей добычей?»

«Нет, не захочу, — ворчливо ответила она. — Но поделюсь, если эти мыши-переростки сумеют от тебя удрать».

Эрагон улыбнулся, глядя ей вслед, и повернулся к густым зарослям осоки и пастернака, в изобилии росшего возле озера; он был твёрдо намерен раздобыть себе на обед жаркое.

Не прошло и минуты, как Эрагон достал прямо из норы парочку мёртвых кроликов. Ему понадобилось всего несколько секунд, чтобы мысленно выследить зверьков и убить их одним из смертоносных магических заклятий. К сожалению, то, чему он научился у Брома и Оромиса, лишало процесс охоты всякого азарта, и Эрагон даже с некоторой грустью вспоминал то время, когда ему приходилось старательно развивать свою способность разбирать следы. Он даже поморщился. Такой способ охоты лишал это занятие всякого смысла, ведь за пять минут можно было запросто наполнить дичью целый мешок. «Даже когда Бром заставлял меня охотится с помощью камешка, это все-таки требовало каких-то усилий и ловкости, а теперь… это просто убийство».