«Тогда я буду молчать, как статуя, и сидеть здесь до тех пор, пока не превращусь в пыль, ибо от тебя мне в значительной степени перешло уже и знаменитое драконье терпение».

И Сапфира все-таки заговорила, хотя каждое слово давалось ей с трудом, и были эти слова горьки, прерывисты и исполнены самоиронии:

«Мне стыдно признаваться в этом, Эрагон. Ты знаешь, что когда мы с тобой впервые увидели Глаэдра и Оромиса, я испытала необычайную радость, ибо узнала, что выжил ещё один представитель моего народа, а не только Шрюкн. Я ведь ещё никогда не видела других драконов — только в воспоминаниях Брома — и подумала… подумала, что Глаэдр столь же рад моему существованию на свете, как и я — его».

«Он и был рад».

«Нет, ты не поймёшь! Я ведь считала, что он станет мне… партнёром… супругом. Я ведь и не надеялась, что когда-либо встречу дракона-самца! Я надеялась, что вместе мы сможем восстановить племя драконов… — Сапфира фыркнула, и из ноздрей её вырвался язык пламени. — Я ошибалась! Он не пожелал стать моим возлюбленным».

Эрагон старательно обдумал каждое слово, прежде чем ответить; он ни в коем случае не хотел её обидеть, напротив — мечтал хоть немного её успокоить.

«Но это же потому, что он знает: ты судьбой предназначена кому-то другому, одному из тех, кто вылупится из двух оставшихся яиц, — уверенно сказал он. — Кроме того, негоже учителю совокупляться со своей ученицей».

«Нет, я просто ему не нравлюсь! Он считает меня глупой и некрасивой!»

«Сапфира, ты же прекрасно знаешь: глупых и некрасивых драконов просто не существует! А ты, по-моему, самая прекрасная из всех!» — искренне воскликнул Эрагон.

«Я просто дура!» — безнадёжным тоном заявила она. Но левое крыло все же приподняла и позволила Эрагону заняться её раной.

Эрагон принялся её осматривать, радуясь тому, что Оромис дал ему столько трактатов по медицине и анатомии. Удар, нанесённый то ли зубом, то ли когтем — Эрагон не мог сказать точнее, — разорвал Сапфире квадрицепс, хотя и не настолько, чтобы стала видна кость. Но просто затянуть рану, как Эрагон не раз делал прежде, в данном случае было нельзя: разорванную мышцу пришлось сшивать.

Заклинание, которым воспользовался Эрагон, было очень длинным и сложным; он и сам толком не понимал, как действует каждая его часть, и просто заучил его наизусть, отыскав в одном старинном тексте, где никаких разъяснений к нему не прилагалось. Там говорилось только, что если не сломаны кости и не повреждены внутренние органы, то «эти чары излечат любое повреждение, кроме беспощадной хватки смерти». Произнеся нужные слова, Эрагон с восхищением увидел, как мускулы Сапфиры дрогнули под его рукой, сосуды, нервы, мышечная ткань — все зашевелилось и стало вновь соединяться, постепенно становясь целым. Рана оказалась достаточно большой и глубокой, а Эрагон уже сильно истощил свои силы подъёмом на скалу, так что он не осмелился лечить Сапфиру только с помощью собственной энергии, но задействовал также и энергию драконихи.

«Щекотно», — сообщила Сапфира, когда рана стала затягиваться.

Эрагон вздохнул и прислонился спиной к жёсткому базальту, прикрыв глаза. Сквозь опущенные ресницы он видел выход из пещеры и закатное небо.

«Боюсь, мне с этой скалы придётся на тебе спускаться, — сказал он Сапифре. — Я совсем без сил, просто пальцем пошевелить не могу».

Сухо прошуршало драконье тело; Сапфира, вытянув шею, положила голову на груду костей рядом с Эрагоном и с виноватым видом сказала:

«Я отвратительно вела себя все это время, особенно по отношению к тебе. И совершенно зря не слушалась твоих советов, а надо было бы послушаться! Ведь ты предупреждал меня насчёт Глаэдра, но я слишком задрала нос и не пожелала понять справедливость твоих слов… Я не сумела быть тебе хорошим товарищем, предала само предназначение дракона, нанесла урон чести Всадников!»

«Ничего подобного! — решительно возразил Эрагон. — И долг свой, Сапфира, ты выполняла честно. Может, ты и совершила ошибку, но все честно признала; и, кроме того, в твоём положении любой мог бы совершить подобную ошибку».

«Все равно — это не оправдывает моего поведения по отношению к тебе!»

Он попытался заглянуть ей в глаза, но она отводила взгляд, пока он не погладил её по шее и не сказал:

«Сапфира, члены одной семьи должны прощать друг друга, даже если не всегда понимают, почему кто-то из них совершил тот или иной поступок. Ты мне очень близка — как Роран, даже ближе. И что бы ты ни сделала, это никогда не изменит моего отношения к тебе. Никто и ничто не сможет разлучить нас! — Поскольку Сапфира не отвечала, он поднял руку повыше и нежно почесал её за ухом, где кожа была достаточно мягкой. — Ты слышишь меня? Никто и ничто!»

Она смущённо кашлянула; Эрагон чувствовал, как приятны ей его слова. Затем она выгнула шею, словно уходя от его ласкающих пальцев, и сказала:

«Как же мне теперь смотреть Глаэдру в глаза? Он был так разъярён!.. Просто вся скала тряслась!»

«По крайней мере, ты сумела за себя постоять, когда он напал на тебя».

«С моей стороны это была просто ещё одна уловка», — честно призналась Сапфира.

Эрагон был потрясён; он изумлённо поднял брови, но сказал лишь:

«Ну, что ж, тогда единственное, что тебе остаётся, это просто извиниться».

«Извиниться?»

«Да, извиниться. Пойди и скажи ему, что тебе очень жаль, что это никогда больше не повторится, что ты хочешь продолжать свои занятия с ним, и так далее. Я уверен, он вполне способен проявить к тебе сочувствие. Особенно если ты сама предоставишь ему такую возможность».

«Хорошо», — тихо сказала она.

«Тебе сразу станет легче, уверяю тебя, — улыбнулся Эрагон. — Я по собственному опыту знаю».

Она что-то проворчала и осторожно подошла к выходу из пещеры. Высунувшись оттуда, она некоторое время осматривала раскинувшийся внизу лес и наконец сказала:

«Нам пора. Скоро совсем стемнеет».

Эрагон, скрипнув зубами, заставил себя встать: каждое движение болью отзывалось во всем теле. Он взобрался Сапфире на спину, что заняло у него в два раза больше времени, чем обычно, и она вдруг снова заговорила:

«Эрагон… спасибо тебе, что пришёл! Я знаю, чем ты рисковал со своей больной спиной».

Он погладил её по плечу.

«Мы же с тобой единое целое, как я мог оставить тебя?»

«Да, мы с тобой единое целое», — эхом откликнулась Сапфира.

Дни, предшествовавшие празднику Агэти Блёдрен, были самыми лучшими и одновременно самыми скверными в жизни Эрагона. У него сильно болела спина, и это, естественно, сказывалось и на его самочувствии в целом, и на выносливости, и на состоянии духа — он постоянно чувствовал себя подавленным. А вот его отношения с Сапфирой никогда ещё не были столь близкими. Они больше не прерывали мысленную связь и старались как можно больше бывать вместе. Их дом на дереве часто посещала Арья, а потом они бродили по Эллесмере. Однако теперь Арья уже никогда не приходила одна — всегда приводила с собой либо Орика, либо кошку-оборотня по имени Мод.

Во время этих прогулок Арья знакомила Эрагона и Сапфиру с эльфами, занимавшими достаточно заметное положение в обществе, — знаменитыми воинами, поэтами, художниками. Она водила их на концерты, которые устраивались прямо на поляне под раскидистыми соснами; она показала им немало скрытых чудес Эллесмеры.

Эрагон часто и помногу с ней беседовал. Он рассказал ей о своём детстве в долине Паланкар, о Роране, о Гэрроу и его жене Мэриэн, о мяснике Слоане и о других жителях Карвахолла, о своей любви к горам, о дивных сполохах северного сияния, что озаряет по ночам зимнее небо. Он рассказал ей, как однажды в дубильный чан Гедрика прыгнула лисица, которую пришлось выуживать с помощью сети. Он рассказал ей, какую радость испытывал каждый раз, когда сеял, пропалывал и удобрял поля, а потом видел, как в результате его трудов над землёй поднимаются нежные зеленые ростки. И это его чувство Арья, в отличие от многих, могла понять и оценить по достоинству.