Минута прошла в молчании, затем к Биргит подошли Дельвин и его жена Линна, и Линна сказала:

— Я тебя понимаю, сестра. Мы тоже хотим отомстить за погибших, но ещё больше нам хочется безопасности для наших детей. А потому мы тоже решили пойти с Рораном.

Потом ещё несколько женщин, чьи мужья погибли в столкновениях с солдатами, вышли вперёд и молча встали рядом с Биргит.

Люди то перешёптывались, то умолкали, но больше никто не выражал желания открыто обсуждать план Рорана. Слишком все это было неожиданно. Роран понимал их; он и сам ещё толком не осознал, откуда в нем столько смелости и решительности.

Наконец в освещённый круг вышел Хорст. Некоторое время он молчал, поглядывая на догорающий факел; выглядел он постаревшим, осунувшимся.

— Да чего там говорить без толку… — наконец обронил он. — Всем нужно время, чтобы как следует подумать. Хотя бы недолго. И пусть каждый сам за себя решает. Завтра… Что ж, завтра будет новый день, и, возможно, многое прояснится. — Хорст покачал головой, взял факел, перевернул его и затушил о землю, давая понять, что собрание закончено, а дорогу домой можно и при свете луны отыскать.

Роран вместе с Олбрихом и Балдором шёл следом за Хорстом и Илейн, хотя и на приличном от них расстоянии; ему хотелось поговорить с ними, но ни тот, ни другой на него даже не смотрели. Встревоженный их молчанием, Роран спросил:

— Как вы думаете, ещё кто-нибудь пойдёт? Я ведь вполне понятно говорил?

Олбрих хмыкнул:

— Да уж!

— Знаешь, Роран, — каким-то странным голосом сказал Балдор, — тебе сегодня и ургала удалось бы уговорить, чтоб он простым земледельцем стал! — И, несмотря на протестующий возглас Рорана, Балдор продолжил: — К концу твоей пламенной речи я вполне готов был схватить копьё и прямо сейчас бежать за тобой следом в Спайн. И наверняка такое желание возникло не только у меня. Вопрос не в том, кто пойдёт с тобой, а в том, кто останется. А понятно ли ты говорил… Да я никогда в жизни таких понятных речей не слышал!

Роран нахмурился. Он-то надеялся убедить людей внимательно рассмотреть его план, а не заставить их слепо ему последовать. А хотя бы и слепо? Что с того? Главное — увести отсюда как можно больше людей. И все же невольно взятая на себя роль вожака тревожила его. Раньше он и вовсе бы растерялся. Но не теперь. Теперь он готов был ухватиться за любую возможность, лишь бы спасти Катрину и односельчан.

Балдор склонился к брату и тихо сказал:

— Отцу наверняка придётся большую часть инструмента бросить. — Олбрих мрачно кивнул.

Роран знал, как много инструменты значат для кузнеца; оборудование кузницы, согласно незыблемой традиции, всегда передавалось от отца к сыну или от мастера к ученику. Хороший инструмент всегда служил основой благополучия кузнеца. Для Хорста отказаться от своей кузни — это… «Но ведь всем придётся от чего-то крайне важного отказываться!» — вдруг решительно сказал себе Роран, искренне сожалея лишь о том, что Олбрих и Балдор лишатся своего законного наследства.

Войдя в дом, Роран тут же ушёл в отведённую ему комнату и лёг в постель. За стеной все ещё негромко разговаривали Хорст и Илейн. И, уже засыпая, Роран подумал о том, что и по всему Карвахоллу сейчас люди не спят, обсуждая друг с другом свою и его, Рорана, судьбу.

Дни с тех пор, как они покинули Керис, были неизменно полны солнечного света, тёплой неги и плеска весел по воде. Сперва они плыли по озеру Элдор, а потом по реке Гаэне. По обоим берегам Гаэны высились мощные раскидистые сосны, и река, извиваясь по этому зеленому коридору, вела путешественников все глубже в леса Дю Вельденвардена.

Эрагон был в восторге от этого плавания в компании эльфов. С лиц Нари и Лифаэна не сходила улыбка, они постоянно шутили, смеялись, распевали песни, особенно если поблизости оказывалась Сапфира. В её присутствии они, похоже, вообще не способны были ни говорить, ни петь ни о чем, кроме драконов.

И все же эльфы были совсем не такими, как люди, несмотря на все внешнее сходство этих народов. Ни один человек из плоти и крови не смог бы двигаться так быстро, с такой лёгкостью и изяществом! Эльфы постоянно вставляли в свою речь разнообразные метафоры, сравнения и афоризмы, смысл которых ускользал от Эрагона, даже если разговор шёл на его родном языке. А когда он пытался задавать вопросы, то в итоге этих вопросов неизменно оказывалось куда больше, чем в начале разговора. Несмотря на весёлый нрав, Нари и Лифаэн могли часами молчать, с самым безмятежным видом поглядывая вокруг, а если Эрагон или Орик пытались заговорить с ними в такие периоды молчания, они отвечали в лучшем случае односложно.

По сравнению с этими эльфами Арья казалась необычайно прямой и решительной, благодаря чему существенно выигрывала в глазах Эрагона. Впрочем, она и сама, похоже, чувствовала себя в компании Нари и Лифаэна несколько неуверенно, словно за долгие годы позабыла, как следует вести себя с соплеменниками.

Оглянувшись через плечо, Лифаэн, сидевший на носу лодки, спросил:

— А скажи мне, Эрагон-финиарель, о чем ваши люди поют в эти чёрные дни? Я хорошо помню те баллады и лэ, которые слышал в Илирии; в них повествовалось о ваших гордых правителях и отважных воинах, но все это было очень, очень давно, и воспоминания о ваших песнях увяли, как цветы. Наверняка ведь твой народ сочинил немало новых историй.

Эрагон нахмурился, вслух припоминая то, что когда-то рассказывал ему Бром, но Лифаэн, слушая его, лишь печально покачал головой и сказал:

— Ах, как много утрачено! Неужели не сохранилось тех прелестных куртуазных баллад и историй? Если ты говоришь правду, так у вас остались лишь сказки — хоть они по большей части и замечательные, но это далеко не все богатейшее искусство, которым вы владели. Видимо, сказкам Гальбаторикс сознательно позволил плодиться во множестве.

— Бром однажды рассказывал нам с Сапфирой о падении Всадников, — попытался как-то оправдаться Эрагон, отгоняя навязчивый образ косули, прыгающей через поваленное дерево, — это Сапфира, которая как раз охотилась, мысленно делилась с ним своими переживаниями.

— Ах, какой замечательный, храбрый был человек… — вздохнул Лифаэн и некоторое время грёб молча. — У нас тоже немало песен о великом крахе Всадников, но мы редко поем их. Многие из нас хорошо помнят, как Враиль ушёл от нас в иной мир, и мы до сих пор оплакиваем наши прекрасные города, сгоревшие в огне войны — красные лилии Эвайёны, хрусталь Лютхивиры, — и погибшие семьи. Время не способно притупить боль от этих ран — даже если тысяча лет пройдёт, даже если погаснет солнце и наша планета будет плыть в вечной ночи космоса…

С кормы послышался ворчливый голос Орика:

— И мы, гномы, не меньше страдаем от нанесённых нам ран. Запомни, эльф: Гальбаторикс погубил у нас целый клан.

— А мы потеряли своего короля Эвандара.

— Я об этом никогда не слышал, — вставил Эрагон. Лифаэн кивнул; в этот миг он как раз ловко обходил подводную скалу.

— Об этом мало кто знает, — сказал он. — Хотя Бром мог бы рассказать тебе, как это произошло: он ведь собственными глазами видел, как нашему королю был нанесён смертельный удар. Незадолго до гибели Враи-ля эльфы встретились с войском Гальбаторикса на равнине близ Илирии — мы все ещё надеялись победить, — и там Эвандар…

— А Илирия это где? — спросил Эрагон.

— Ты что, парень, не знаешь? Илирия теперь называется Урубаен! — вмешался Орик. — А раньше Илирия принадлежала эльфам.

Несмотря на то, что Орик его перебил, Лифаэн как ни в чем не бывало продолжил свой рассказ:

— Да, как правильно заметил Орик, Илирия была одним из наших городов. Мы покинули его во время войны с драконами. А через несколько столетий этим городом завладели люди и сделали своей столицей. Но это случилось уже после того, как был сослан король Паланкар.

— Король Паланкар? — воскликнул Эрагон. — Кто это? Так, значит, наша долина названа в его честь?