— Я легко смогу прочесть свои стихи, — возразил Эрагон. — Ведь все это правда. Во всяком случае, я сам так считаю.

— Это и придаёт силу твоим стихам. Могу сказать, что на меня они произвели большое впечатление. Это будет достойный дар ко дню Агэти Блёдрен. — Оромис извлёк из-за пазухи свиток, перевязанный лентой, и сказал: — Здесь записаны девять заклятий, которыми следует непременно воспользоваться вам с Ориком, дабы оградить себя от воздействия эльфийской магии. Я знаю о том, что с вами было близ Силтрима. Видимо, наши празднества таят угрозу для тех, кто обладает более слабой, чем мы, защитой от магических чар. Я такое видел не раз. Но даже защитив себя этими заклятиями, ты должен быть очень осторожен и ни в коем случае не позволять фантазиям и причудам, что носятся в воздухе, увлечь тебя. Мы, эльфы, во время некоторых праздников доходим до настоящего сумасшествия — прекрасного, замечательного, но все же сумасшествия.

В первый день Агэти Блёдрен — это празднество обычно продолжалось не менее трех суток — Эрагон, Орик и Сапфира вместе с Арьей направились к дереву Меноа, где уже собралась толпа эльфов. Их блестящие серебристые и иссиня-чёрные волосы отражали свет многочисленных фонариков. Имиладрис стояла на одном из толстых корней дерева, возвышаясь над остальными и отчётливо выделяясь на фоне могучего ствола со светлой, почти как у берёзы, корой. Ворон Благден сидел у королевы эльфов на левом плече, а кошка-оборотень Мод, как всегда, пряталась у неё за спиной. На праздник прибыли также Глаэдр с Оромисом, одетым в красное с чёрным. Были там и некоторые уже хорошо знакомые Эрагону эльфы — Лифаэн, Нари и, к его большому неудовольствию, Ванир. Над поляной в тёмном бархатном небе сверкали звезды.

— Подождите здесь, — велела им Арья и исчезла в толпе, но вскоре вернулась, ведя за собой Рюнён. Старая оружейница растерянно моргала, точно разбуженная среди бела дня сова. Потом немного освоилась и, когда Эрагон, подойдя ближе, подобающим образом приветствовал её, благожелательно кивнула ему и Сапфире и поздоровалась тоже весьма торжественно: «Приветствую вас, Сверкающая Чешуя и Губитель Шейдов!» С некоторым подозрением глянув на Орика, Рюнён обратилась к нему на языке гномов, и Орик тут же с энтузиазмом принялся ей отвечать, очень довольный тем, что может с кем-то поговорить на родном языке.

— Что она тебе сказала? — спросил у него тихонько Эрагон.

— Она пригласила меня к себе — посмотреть её работы и обсудить некоторые приёмы ковки. — На лице гнома было написано благоговение. — Эрагон, она обучалась мастерству у самого Футхарка, одного из легендарных вождей Дургримст Ингеитум! Чего бы я только не дал, чтобы хоть разок с ним встретиться!

Наконец пробило полночь, и взгляды всех собравшихся у дерева Меноа устремились на Имиладрис. Она подняла левую руку, словно указывая ею на молодой месяц. Её обнажённая рука в лунном свете напоминала копьё, высеченное из хрупкого мрамора. Над ладонью Имиладрис вдруг вспыхнул мягким белым светом небольшой шар, как бы сотканный из лучей, исходивших от бесчисленных фонариков, которыми было увешано дерево Меноа. Потом Имиладрис прошла по могучему корню дерева к стволу и поместила этот светящийся шар в небольшое дупло, где он и остался лежать, чуть-чуть пульсируя.

— Что, уже началось? — спросил Эрагон, оборачиваясь к Арье.

— Началось! — рассмеялась та. — И окончится, лишь когда погаснет этот волшебный свет.

Эльфы уже разбились на группы и устроились небольшими компаниями по периметру поляны и под самим деревом Меноа. Откуда-то, словно по волшебству, появились столы, уставленные яствами самого фантастического вида, — судя по всему, их красота и необычный вид в значительной степени явились плодом не только умения поваров и кулинаров, но и применения магии.

Потом эльфы запели. Их чистые голоса разносились по притихшему лесу, точно звуки флейт. Множество песен прозвучало у дерева Меноа, и каждая из них казалась Эрагону частью какого-то единого, более крупного музыкального произведения. Пение эльфов навевало неизъяснимое очарование, обостряя все чувства, снимая все запреты и придавая празднеству удивительный, волшебный характер. В этих песнях говорилось о героических деяниях эльфов, об их морских или конных походах в далёкие края; в них звучала пронзительная тоска по утраченной красоте. Берущие за душу мелодии настолько захватили Эрагона, что он чувствовал, как им овладевает неукротимое желание бежать куда-то, освободившись от всех и всяческих пут, или же весь век танцевать с эльфами на этих лесных полянах. Сапфира с ним рядом негромко подпевала эльфам; её остановившиеся, остекленевшие глаза были полузакрыты.

Что происходило далее, Эрагон впоследствии так и не смог вспомнить. Он оказался способен восстановить в памяти лишь отдельные эпизоды — так бывает во время приступа лихорадки, когда то теряешь сознание, то снова приходишь в себя. Некоторые события помнились ему чётко и ясно, но их последовательность он восстановить оказался не в силах, как не мог и определить, наступал ли день в этом волшебном лесу, или же все это время продолжалась ночь, ибо лес, похоже, все время был погружён во тьму. Не мог он вспомнить и того, спал ли он хоть немного или же в течение всего праздника бодрствовал вместе с эльфами…

Что Эрагон помнил особенно хорошо, так это кружение в хороводе. Он держал за руку юную эльфийку, чьи губы были цвета спелой вишни, и чувствовал на языке вкус мёда, а в воздухе — аромат можжевельника…

Ещё он помнил эльфов, сидевших на ветвях дерева Меноа, точно стая скворцов, и под звон своих золотых арф загадывавших загадки Глаэдру, разлёгшемуся на земле. Эльфы то и дело прерывали свою увлекательную игру и начинали тыкать пальцами в небо, когда там в очередной раз взрывались снопы сверкающих огней, принимая самые различные формы и очертания…

Помнил он и то, как сидел на одной из лесных полянок, привалившись спиной к боку Сапфиры, и смотрел, как та же девушка-эльф, с которой он танцевал, кружится перед зачарованными зрителями и поёт:

Далеко-далеко улетишь ты, Далеко от меня и любви, За моря, за леса и за долы… Не вернёшься — зови не зови!

Далеко от меня жить ты станешь, Край неведомый домом считая, Но всегда буду ждать лишь тебя я, И моё сердце ты не обманешь.

А ещё Эрагон помнил, что все без конца читали стихи — печальные и весёлые или же печально-весёлые. И Арья прочла свою поэму — он внимательно выслушал её с начала до конца и решил, что стихи эти прекрасны. Даже Имиладрис читала стихи собственного сочинения; её поэма была несколько длиннее, но тоже очень хороша. Послушать стихи королевы и её дочери собрались у дерева Меноа все эльфы.

Эрагон вспоминал, какие ещё чудесные подарки — игрушки, живописные полотна, оружие и различные другие предметы, предназначение которых он так и не смог угадать, — эльфы приготовили к празднику; многие из этих вещей он раньше счёл бы совершенно немыслимыми. Даже при содействии магии создать такое было невероятно сложно. Один из эльфов, например, заколдовал стеклянный шар, и внутри этого шара каждые несколько секунд расцветал новый цветок. Другой, в течение нескольких десятилетий изучавший звуки леса, заставлял теперь самые прекрасные из этих звуков звучать из сотен белых лилий.

Рюнён принесла на празднество изготовленный ею щит, который мог выдержать удар любого оружия, пару латных перчаток, столь искусно сплетённых из стальной нити, что, надев их, можно было безо всякого вреда для себя держать в руках расплавленный свинец. Кроме оружия она принесла ещё изящную статуэтку летящего крапивника, вырезанную из цельного слитка металла и раскрашенную с таким искусством, что птичка казалась живой.

Ступенчатая деревянная пирамидка всего восьми дюймов в высоту, но состоящая из пятидесяти восьми искусно сочленённых элементов — это дар гнома Ори-ка. Пирамидка очень понравилась эльфам; они без конца разбирали и вновь собирали её, называя гнома «Мастер Длинная Борода» и приговаривая: «Умные пальцы — это ясный ум».