Эрагон умолк, ощущая на себе взгляды слушателей, и, не поднимая головы, быстро вернулся на своё место. Ему было не по себе: слишком много сокровенного обнажил он сейчас перед эльфами.

И тогда встал старейший эльф Эллесмеры, седовласый Даатхедр, и громко сказал:

— По-моему, ты недооцениваешь себя, Губитель Шейдов. Мне кажется, мы сейчас присутствуем при рождении ещё одного таланта!

А Имиладрис, подняв свою белую руку, прибавила:

— Твоё произведение, Эрагон-финиарель, займёт достойное место в библиотеке Дома Тиалдари, чтобы все желающие могли с ним ознакомиться. Я не сомневаюсь: твои стихи помогли многим из нас лучше представить себе те трудности, с которыми тебе пришлось столкнуться с тех пор, как к тебе попало яйцо Сапфиры, за которое мы в немалой мере несём ответственность. Ты должен ещё раз прочитать нам свою поэму, а мы все как следует над ней поразмыслим.

Польщённый, Эрагон склонил голову и повиновался. Когда он умолк, настало время и Сапфире представить эльфам свою работу. Дракониха взлетела, мгновенно исчезнув в ночном небе, и вскоре вернулась, неся зажатый в когтях огромный чёрный камень, величиной с трех взрослых мужчин. Приземлившись, Сапфира установила камень вертикально посреди зеленой лужайки, чтобы он всем был хорошо виден. Поверхность камня странно блестела — видимо, она была оплавлена, а затем Сапфира каким-то образом придала ей удивительную форму: бесчисленные замысловатые извивы, переплетающиеся между собой и похожие на внезапно замёрзшие волны. Бороздчатые языки то сливались, то расходились такими крутыми спиралями, что глаз не в состоянии был до конца отследить ни одно из направлений.

Поскольку Эрагон тоже видел эту скульптуру впервые, он глядел на неё с не меньшим интересом, чем эльфы.

«Как ты это сделала?» — мысленно спросил он Сапфиру.

Она даже зажмурилась от удовольствия:

«Просто лизала расплавленный камень».

Она вдруг низко наклонилась и выдохнула мощный язык пламени прямо на камень, окутав его золотистым ореолом. Лучи этого света протянулись, казалось, прямо к звёздам, цепляясь за них своими тонкими сияющими пальцами. Наконец Сапфира сомкнула челюсти, и тонкие неровные края этой необычной скульптуры зарделись вишнёво-красным, а в углублениях и впадинах заплясали маленькие огоньки. Казалось, извивы волн на поверхности камня ожили, зашевелились… Это было так красиво и необычно, что эльфы завопили от восторга, хлопая в ладоши и танцуя вокруг камня. Кто-то воскликнул:

— Превосходно, Сверкающая Чешуя!

«Это было прекрасно!» — с восхищением сказал ей и Эрагон.

Сапфира благодарно ткнулась носом ему в руку:

«Спасибо, малыш!»

Затем свой дар принёс старый Глаэдр: плаху красного дуба, на которой он своим острым когтем вырезал Эллесмеру такой, какой она видится с высоты птичьего полёта. Затем Оромис представил своё подношение: свиток с каллиграфически написанным текстом — копией «Лэ о Мореходе Вестари», — который он так долго иллюстрировал. Эрагон часто наблюдал во время уроков, как он это делает. В верхней части свитка стройными рядами располагались иероглифы древнего языка, а нижнюю занимала панорама некоего фантастического ландшафта, выполненная с поразительным мастерством и детальной точностью.

Вдруг Эрагон почувствовал, как Арья берет его за руку и тянет за собой к дереву Меноа. Когда они остановились, она сказала:

— Смотри, волшебные огни начинают угасать. Осталось всего несколько часов, и с приходом зари мы должны будем вернуться в холодный мир разума.

Вокруг дерева вновь собирались эльфы, их лица сияли в предвкушении предстоящего зрелища. Королева Имиладрис, важно проследовав сквозь толпу, вновь поднялась на тот же широкий искривлённый корень, остановилась у самого ствола и повернулась лицом к толпе эльфов.

— Согласно традиции, соединившей судьбы эльфов и драконов и установленной после окончания Войны ещё королевой Тармунорой, первым Всадником Эрагоном и белым драконом, достойнейшим представителем своего народа — хотя имя его и невозможно произнести ни на нашем, ни на каком-либо ином языке, — мы раз в сто лет собираемся, чтобы отметить великий праздник нашей Клятвы Крови песнями, танцами и плодами наших трудов. Когда мы в последний раз отмечали Агэти Блёдрен, положение наше было поистине отчаянным. С тех пор оно несколько изменилось к лучшему — и это результат наших совместных усилий. Эльфы, гномы и вардены немало потрудились для этого, хотя Алагейзия по-прежнему пребывает под мрачной тенью Проклятых, а мы по-прежнему вынуждены стыдиться того, что так подвели драконов, отказав в помощи Всадникам.

Из некогда столь многочисленного ордена Всадников ныне уцелели только Оромис с Глаэдром. Бром и те немногие, что также тогда сумели спастись, за прошедшее столетие ушли в небытие. Однако мы обрели новую надежду в лице Эрагона и Сапфиры! И в высшей степени справедливо, что сегодня они празднуют вместе с нами, и мы можем полностью подтвердить данную тремя нашими народами клятву.

По знаку королевы эльфы расчистили довольно широкое пространство возле дерева Меноа и по всему периметру освободившегося круга расставили светильники на резных шестах. У корней дерева тут же собрались музыканты с флейтами, арфами и барабанами. Арья вывела Эрагона на самый край этого круга, и он уселся между нею и Оромисом, а Сапфира и Глаэдр разместились по обе стороны от них, похожие на сверкающие самоцветами утёсы.

— Теперь смотрите внимательно, — тихо сказал Эрагону и Сапфире Оромис, — все это для вас очень важно, ведь это наследие Всадников.

Когда все расселись, две молодые эльфийки вышли в центр круга и встали спиной к спине. Они были очень красивы и очень похожи друг на друга, только у одной волосы были чёрными, как вода в лесном озере, а у другой они сияли, как полированное серебро.

— Это наши Хранительницы, Идуна и Нёйя, — шепнул Оромис.

Благден, сидевший на плече Имиладрис, каркнул:

— Вирда!

И Хранительницы одновременно подняли руки и расстегнули броши, скреплявшие у горла их белые одежды; одежды упали на землю. На девушках теперь не было ничего, кроме переливчатой татуировки, изображавшей дракона и начинавшейся на левой щиколотке Идуны. Драконий хвост обвивался вокруг её голени, поднимался по бедру, по торсу, затем изображение драконьего тела переходило на спину Нёйи и заканчивалось головой дракона, вытатуированной у Нёйи на груди. Каждая чешуйка в татуировке имела свой цвет; казалось, на обнажённых телах девушек горит яркая радуга.

Идуна и Нёйя сплели руки так, что татуировка стала единым целым, затем резко топнули босыми ногами, и этот глухой звук был отчётливо слышен в царившей на поляне тишине.

Девушки топнули ещё раз и ещё, и тут музыканты ударили в барабаны. Затем к ним присоединились арфисты, а секунду спустя в нарастающей мелодии послышались и пронзительные голоса флейт.

Сперва медленно, потом все быстрее и быстрее Идуна и Нёйя начали свой танец. Они задавали ритм, притопывая ногами, и извивались всем телом так, что, казалось, танцуют не они, а сам дракон, изображённый на их телах, кружится в бесконечном танце.

Потом девушки ещё и запели. Они пели все громче, пока их яростные вопли не заглушили музыку. Собственно, это была даже не песнь, а череда магических заклинаний, столь сложных, что смысл произносимых ими слов ускользал от Эрагона. Точно ветерок, что предвещает грозу, эта песнь пролетела по рядам подхвативших её эльфов; казалось, поёт один человек, голос которого звучит необычайно мощно, ибо он одержим одной-единственной мыслью, одной-единственной целью… Эрагон вдруг обнаружил, что поёт вместе со всеми, не зная слов, но захваченный неумолимым ритмом. Он слышал, что Сапфира и Глаэдр тоже подпевают. Могучий ритм дрожью отдавался в его костях, отчего по всему телу у него ползли мурашки. Эрагону казалось, что даже воздух вокруг начал мерцать, повинуясь исходящим от поющих энергетическим волнам.

Все быстрее и быстрее кружились Идуна и Нёйя; вскоре их ног не стало видно в облаке поднятой пыли; волосы вихрем летели у них за спиной, тела их блестели от пота, однако они все убыстряли темп, доведя его до нечеловеческой быстроты, и музыка, следуя за ними, вознеслась вдруг к какому-то безумному взрыву — к последним словам магического песнопения, — и тогда татуировка вдруг вспыхнула ярким светом, и дракон ожил. Сначала Эрагон решил, что это ему просто кажется, однако дракон открыл глаза, моргнул, поднял крылья и щёлкнул клыками.