Однако девушка была молодой. Возможно, она искренне хотела танцевать. Тогда совсем другое дело.
— Тебе придется подождать, — небрежно бросил он. — Не хочу, чтобы собралась толпа.
Он уже устал за день, но эта девушка заинтриговала его, и он очень хотел понять, что ей нужно от него. Ее дерзкой выходки оказалось бы достаточно, чтобы он согласился, даже если бы она и не была такой красивой. Он закурил еще одну сигарету, оставаясь в тени. Шло время, люди расходились.
Мерседес, спрятавшись от посторонних взглядов, видела худощавую фигуру брата, который спускался по узкой булыжной улочке вниз по холму. И вот он исчез из виду. Он, видимо, решил, что она уже дома. Остался лишь хозяин помещения, желающий поскорее запереть двери на ночь.
— Нельзя ли нам зайти на секунду? — спросил его Хавьер.
— Ладно, — ответил тот, узнав Мерседес. — Если хотите. Но через десять минут мне нужно уходить. Десять минут, не больше.
Мерседес опять включила свет. Хавьер занял свое место, склонил голову, прислушался к звучанию струн, подкрутил две, потом взглянул на Мерседес. Теперь он был готов играть для сеньориты.
До сего момента он ее не разглядывал, заметил лишь ее юный возраст, но теперь, когда она стала в позу, готовая танцевать, он увидел, что она не робкая малышка. Все в ней выдавало высокомерную женщину, начиная от осанки и заканчивая стремлением к драматизму.
— Что мне сыграть? Алегриа[49]? Булериа[50]?
Наряд Мерседес — простое летнее длинное платье и туфли без каблуков — совершенно не подходил для танца, но ее это не остановило.
— Солеа[51].
Эта девчонка забавляла его. Он улыбнулся той самоуверенности, которую она демонстрировала. Мерседес так и излучала ее, не успев шевельнуть даже пальцем.
Сейчас все его внимание, словно луч света, было приковано к ней. Она хлопнула в ладоши, подхватывая его ритм, и, когда ощутила, что их ритмы совпадают, начала танцевать. Отбила ногами чечетку на полу, сначала довольно медленно, потом подняла руки над головой и стала вращать кистями, держа их почти перпендикулярно запястьям.
Потом Мерседес принялась переступать ногами, все быстрее и быстрее, пока они не загудели. Шаги безостановочно следовали один за другим. Поначалу Мерседес танцевала осторожно, держа соответствующую дистанцию между собою и аккомпаниатором. Он пристально следил за танцовщицей, мастерски отвечая своей игрой на ее движения, совсем как делал Эмилио.
Танец продолжался минут пять-шесть, а она все крутилась и топала ногами, всегда возвращаясь на одно и то же место. Хавьер через тонкую ткань платья видел очертания ее мускулистого тела. Танцовщицы уделяли внимание тому, чтобы складки одежды двигались в такт движениям тела, но ткань часто была тяжелой, и Мерседес обнаружила, что тонкое платье дарит ей настоящую свободу. С последним ударом она остановилась, запыхавшаяся, но ее тело продолжало дрожать от напряжения.
— Muy bien. — Он впервые улыбнулся. — Очень хорошо, очень хорошо.
Во время танца Мерседес удостоила гитариста лишь коротким взглядом, но сам Хавьер не сводил с танцовщицы глаз. Ему казалось, что между первым и последним тактом он наблюдал некое захватывающее перевоплощение.
Он уже забыл, что это за удовольствие — аккомпанировать танцовщице. Ему редко встречались такие, с которыми он хотел бы выступать. Все были недостаточно хороши для него.
Теперь настала его очередь выбирать музыку.
— Сейчас булериа, — сообщил он.
Мерседес этот танец показался более трудным, но она легко подстроилась под его игру. Когда он начал, она услышала удар по струнам и уловила темп, ее ноги двигались почти автоматически. Сейчас она танцевала только для него — пришел ее черед отвечать на его игру. Она медленно развернулась на триста шестьдесят градусов, ее бледные руки потянулись к нему, но так и не коснулись.
На этот раз танец продолжался дольше, она отдала всю себя. Это был ее последний шанс. Когда она повернулась, ее черные кудри разлетелись как веер, а заколка со стуком упала на пол. Казалось, ее руки одновременно создавали и продолжали вращения, пока не замелькали, как диск гироскопа[52]. Наконец она замедлила темп и закончила танец, топнув напоследок ногой, — это совпало с его последним аккордом.
Она тяжело дышала и взмокла от пота, пряди мокрых волос свисали на лицо. Казалось, что она бежала под дождем.
Подвинув себе стул, Мерседес села. После шума, который они устроили, повисла давящая, лишающая сил тишина. Чтобы скрыть неловкость, она наклонилась и стала искать заколку.
Прошло несколько минут. Хавьер изучающе смотрел на эту юную девушку, которая во время танца превратилась в другого человека. Совершенно неожиданно она тронула его. Может, впервые в жизни его заворожила bailaora: чаще он чувствовал, что они его тяготят. Давным-давно он принял решение, что никогда не будет никому аккомпанировать. Вместе с этой девушкой они могли бы создать дуэт.
— Что ж… — с сомнением начал он, следя за тем, как она стягивает на затылке волосы.
Она чувствовала себя неуютно под его пристальным взглядом. Собрав все свое мужество, она ждала, что он скажет дальше. Мерседес тяжело дышала, ей казалось, что она вот-вот взорвется.
— …этого ты хотела?
Она совершенно не ожидала от него подобного вопроса, но ей пришлось отвечать.
— Даже больше, чем я могла рассчитывать. — Это было все, что пришло ей в голову.
Вернулся, позвякивая ключами, владелец помещения. Этого музыканта в других местах, должно быть, встречали с почестями, что, впрочем, не помешало хозяину запереть подвал и идти домой.
Хавьер убрал гитару в футляр и защелкнул его.
На улице он повернулся к Мерседес. Температура упала, в мокром от пота платье девушка дрожала от холода. Он увидел, что она дрожит, поэтому с его стороны было вполне естественным снять пиджак и накинуть ей на плечи.
— Надень-ка его. Я завтра утром до отъезда приду и заберу, — спокойно сказал он. — Где тебя найти?
— В отцовском кафе «Бочка». Сразу за Плаза Нуэва. Тебе каждый скажет.
В мигающем свете керосинки он посмотрел на нее долгим взглядом, удивляясь собственной реакции на эту девушку. В ней странным образом сочетались черты ребенка и взрослой женщины, черты подростка, который вот-вот вырастет, наивность и некая житейская мудрость. Он видел много танцовщиц фламенко, таких как она, непорочных и все же утративших невинность. Обычно их необузданная сексуальность исчезала в тот момент, когда они переставали танцевать, но с этой девушкой все было по-другому. Она так и дышала чувственностью, воспоминание о которой не дало ему спать этой ночью.
Мерседес пришла домой и тут же поняла, что у нее неприятности. Эмилио вернулся час назад, надеясь, что сестра уже дома. Сейчас он сидел за столиком бара вместе с родителями. Девушкам запрещалось ходить по ночам без сопровождения, Конча и Пабло негодовали. Они злились как на сына, который не справился с ролью сопровождающего, так и на дочь. Мерседес понимала, что нет смысла оправдываться и говорить, что она танцевала. За этим лишь последует обычная лекция о том, что танцы до добра не доведут, чего она совершенно не хотела слышать.
— Это что на тебе? — спрашивал Пабло. — Это же не твое, да?
Мерседес рассеянно поглаживала лацканы пиджака Хавьера.
— О чем ты думала, разгуливая в мужском пиджаке? — В голосе отца чувствовалось негодование.
Она закуталась в пиджак — от него так и пахло фламенко. Мерседес глубоко вдохнула пьянящий аромат. Отец протянул руки, надеясь, что она снимет этот возмутительный предмет туалета, но она стрелой промчалась мимо него и убежала в свою комнату.
— Мерше! Немедленно выходи! — Конча побежала за дочерью по лестнице и теперь неистово барабанила в дверь ее спальни.
