Через пару минут они увидели вдалеке группу военных и последовали метрах в восьмистах за ними, скрываясь в темных арках и дверных проемах, когда солдаты останавливались. Если бы их заметили, беды было не миновать, особенно Эмилио. Больше всего Антонио удивило, что они направлялись прямо к государственному учреждению. Меньше месяца назад отсюда управляли Гранадой во имя благополучия горожан.

Эмилио очередной раз получил тычок в спину, упал на порог, затем двери плотно закрылись у него за спиной. Стало светать, братьям опасно было оставаться на улице, их вот-вот могли заметить. Они опустились на корточки у дверного проема, боясь даже закурить, поскольку зажженная спичка могла привлечь к ним ненужное внимание. Минут десять они так и сидели, споря о том, что делать дальше. Остаться? Уйти? Постучать в дверь?

Вскоре ситуация разрешилась сама собой: к боковой двери подъехала машина, из нее вышли двое солдат. Невидимые фигуры впустили их в здание, а через несколько минут они появились вновь. На этот раз между ними шел еще один человек. Они поддерживали его под руки, поскольку сам он идти не мог, но делали они это не из сострадания. Человек согнулся пополам от боли, а когда они открыли дверь машины и впихнули его внутрь, стало видно, что доброта тут ни при чем. К нему относились как к вещи. Когда человек повалился на сиденье машины, оба брата, Антонио и Игнасио, мельком увидели белую ночную сорочку. Не оставалось ни малейших сомнений, что человек, которого они видели, — Эмилио.

Машина с ревом умчалась в ночь. Пришлось признать, что машину им не догнать.

У Антонио на сердце скребли кошки. «Мужчины не плачут», — повторял он себе. Мужчины не плачут. На его лице застыли печаль и недоверие, он тут же зажал ладонью рот, чтобы сдержать рыдания, но глаза наполнились слезами. Какое-то время братья сидели, опустив головы, рядом с каким-то незнакомцем, крепко спящим на полу в подъезде.

Игнасио начал волноваться. Уже почти рассвело, им нужно было убираться отсюда, возвращаться домой. Их родители ждут известий.

— Что мы им скажем? — прошептал Антонио сдавленным голосом.

— Что его арестовали, — резко ответил Игнасио. — Какой смысл врать?

Они молча и медленно возвращались домой по пустынным улицам. Антонио ожидал ободряющих слов от младшего брата, но тот не сказал ничего. Хладнокровие Игнасио в сложившейся ситуации на мгновение выбило Антонио из колеи. Он знал, что Игнасио ненавидит Эмилио, но представить не мог, что брат как-то причастен к его аресту.

Как старший брат, он должен был сам рассказать родителям, что произошло. Игнасио держался в стороне, его мнение о ситуации осталось таким же туманным, как и городские улицы.

Вот уже больше месяца власть в городе принадлежала националистам, но с каждым днем число людей, которых арестовывали и грузовиками отвозили на кладбище, где расстреливали, продолжало расти. Казалось невероятным, что это может коснуться их семьи.

— Может, они просто хотят задать Эмилио несколько вопросов об Алехандро? — предположила Мерседес, отчаянно хватаясь за соломинку. Со времени ареста лучшего друга Эмилио от того не было никаких известий.

Конча Рамирес была убита горем. Она не могла этого выносить. Живое воображение и неизвестность рисовали перед ней ужасные картины того, что могло произойти с ее сыном.

Однако Пабло наотрез отказывался верить, что больше никогда не увидит Эмилио, он говорил со всеми так, как будто его сын вот-вот вернется.

Соня и Мигель уже давно выпили по второй, а потом и по третьей чашке кофе. Время от времени к ним подходил официант и спрашивал, не нужно ли чего. Прошло два часа с тех пор, как они сели за столик.

— Они, наверное, обезумели от горя, — заметила Соня.

— Думаю, вы правы, — пробормотал Мигель. — Это означало, что и их семью не миновала ужасная участь. Арест одного означал, что теперь они все в опасности.

Соня огляделась.

— Здесь становится слишком душно. Не возражаете, если мы выйдем на свежий воздух? — предложила она.

Они расплатились по счету и вышли из кафе. Мигель продолжил свой рассказ, пока они гуляли по площади.

Глава восемнадцатая

Целыми днями Конча молилась за возвращение сына.

Она становилась на колени у кровати, складывала руки в немой мольбе и начинала просить снисхождения у Девы Марии. Она мало верила, что ее молитвы будут услышаны. Националисты прикрывались именем Господа, но Конча была абсолютно уверена, что Он не будет внимать просьбам ни одной из сторон конфликта.

В комнате ничего не трогали с той ночи, как Эмилио вырвали из постели. Мать не хотела ничего менять. Простыни оставались такими же смятыми, похожие на сливки в чашке кофе, одежда, которую он носил в день ареста, была небрежно перекинута через старый стул. Гитара лежала по другую сторону кровати, ее чувственные изгибы напоминали красивое женское тело. Сеньоре Рамирес пришло в голову, что по иронии судьбы гитара была единственной женственной и чувственной вещью в его постели.

Через день после ареста Эмилио Мерседес обнаружила плачущую мать в комнате брата. Впервые за несколько недель она подумала о ком-то, кроме Хавьера, и, вероятно, впервые в жизни избавилась от своих детских иллюзий.

Она ни разу не улыбнулась за все восемь недель, как они виделись с Хавьером в последний раз. Насколько ей было известно, Хавьер находился у себя дома, в Малаге, когда войска Франко заняли Гранаду. С его стороны было бы неразумно рисковать своей жизнью и возвращаться в Гранаду. Даже ради нее. Поэтому в Мерседес боролись тревога за любимого и растущее раздражение из-за того, что он не подал ей весточки. Она не знала, что и думать. Если он жив и здоров, почему не дает о себе знать? Почему не приезжает? Для Мерседес подобное состояние неизвестности было в новинку, оно приводило девушку в уныние, недовольство росло. Но, увидев материнские слезы, она потрясенно поняла, что люди вокруг нее, возможно, страдают не меньше.

— Мама! — воскликнула она, обнимая Кончу.

Не привыкшая к таким проявлениям нежности со стороны дочери, Конча заплакала еще горше.

— Он вернется, — прошептала дочь матери на ухо. — Обязательно вернется.

Чувствуя, как мать дрожит в ее объятиях, Мерседес внезапно испугалась. А что, если ее любимый добрый брат, с которым у нее было столько общего, не вернется?

В неизвестности прошло несколько дней, Пабло с головой окунулся в работу в кафе. Людей было, как всегда, много, но теперь у него не было помощника, Эмилио. Хотя Пабло был угнетен и встревожен, целый день его разум был занят другими вещами. Время от времени его, словно удар, пронзало отчетливое воспоминание об Эмилио. Тогда он чувствовал, что в горле встает комок, а на глаза наворачиваются слезы, которые так обильно проливала его жена. Но он, мужчина, должен был сдерживать эмоции.

На четвертое утро после ареста Эмилио Конча решила, что из тупика, в котором оказалась семья Рамирес, должен быть найден выход. Она должна узнать правду. Вероятно, в местном ополчении сохранились хоть какие-то записи.

Она всегда относилась к этим злобным личностям в отвратительных кожаных шляпах с большим подозрением, и с момента возникновения конфликта ее неприязнь к ним только усилилась. Они постоянно балансировали на грани вероломства и предательства.

Конча сама пошла в отделение. Дрожащим голосом она назвала имя сына, дежурный открыл книгу на столе, чтобы просмотреть записи за минувшие несколько дней. Он провел пальцем по списку и перевернул несколько страниц. Сердце Кончи подпрыгнуло. Имени ее сына там не было. Может, это означает, что его отпустили? Она повернулась, чтобы уйти.

— Сеньора! — окликнул он ее тоном, который можно было назвать дружелюбным. — Как фамилия, вы сказали?

— Рамирес.

— Мне показалось, вы сказали Родригес…

Для Кончи Рамирес весь мир остановился. Ее надежды взлетели так высоко, но по тону его голоса она поняла, что все они были тщетны. С его стороны это было преднамеренной жестокостью — вселить в нее надежду, а теперь разбить ее, раздавить сапогом, как букашку.