Для Мерседес дни тянулись в томительном ожидании следующей репетиции. Конча заметила темные круги у дочери под глазами, ее апатию. Мать также беспокоилась из-за нетронутой еды на тарелке.
— В чем дело, querida mia[53]? — спрашивала мать. — Ты такая бледная!
— Ни в чем, мама, — отвечала дочь. — Пришлось допоздна делать уроки.
Такое объяснение удовлетворило Кончу. Ведь она сама неустанно ворчала, требуя, чтобы Мерседес серьезнее относилась к учебе.
Настал день второй репетиции. Когда Мерседес утром проснулась, ее едва не стошнило. В пять она отправилась к La Mariposa. Ее не ждали там раньше шести, но на этот раз она желала прийти первой.
Мерседес надела туфли и стала разминать кисти рук, вращая их вперед-назад, топать ногами, стараясь задать ритм: раз-два, раз-два, раз-два, раз-два-три, раз-два-три, раз-два…
Марии все еще не было. Мерседес встала, ее ноги вспомнили последовательность шагов. Она стала поворачиваться, а стальные набойки гулко стучали по половицам этого крошечного дома. Потолки были настолько низкими, что она едва не касалась их вытянутыми руками, а стены с трудом выносили вибрацию от шума, который она производила. Пока она кружилась в танце, ее воображение было занято играющим на гитаре Хавьером.
Хотя сама Мерседес не обращала внимания на производимый ею шум, он был хорошо слышен на улице. Несколько мгновений Хавьер стоял у окна и смотрел, как она танцует. Он видел только юную девушку, всецело погруженную в собственный мир, почти загипнотизированную ритмом своих движений. Он не мог лишь видеть своего образа, который стоял у Мерседес перед глазами.
В ее мечтах он сидел на низком стуле в этой комнате, чуть ли не раня пальцы о струны — с такой страстью играя на гитаре.
Вероятно, прошло минут пять-шесть, пока она танцевала свой личный, но впечатляющий танец. Хавьер остолбенел не только от тонких эмоций, которые она так открыто и откровенно демонстрировала, его заворожило отсутствие всяких комплексов, возможное, лишь когда человек танцует и знает, что его никто не видит. Еще его пленила смесь виртуозной техники и чего-то совершенно дикого. Когда она кружилась, кружилась и кружилась, то была похожа на марионетку. Хавьер знал, что такие четкие, мастерски отточенные шаги не могут быть простой импровизацией. Эта девушка была способна на многое. Его до глубины души тронул ее танец. Такой duende был настоящей редкостью. Хавьер почувствовал, что по нему как будто пробежал электрический ток.
За секунду до того, как Мерседес закончила свой танец, он ощутил, что кто-то похлопал его по плечу. Мария Родригес. Он понятия не имел, как долго она здесь стоит и успела ли заметить, что он подглядывает за Мерседес. Спрашивать он не стал, чувствуя себя немного не в своей тарелке.
— Позвольте, я вам помогу, — сказал он, забирая у нее корзинку с покупками, чтобы скрыть смущение. — Похоже, тяжелая.
— Спасибо, — поблагодарила старуха. — Не знаю, откуда у нее это неистовство. Оно идет изнутри. А потом она выплескивает его в танце. Сразу становится понятно, что эта девушка особенная.
Он кивнул. Ее замечания оказалось достаточно, чтобы Хавьер понял: Мария видела, как он наблюдает за ее протеже.
Когда Мария открыла дверь, Мерседес тяжело дышала после танца. От нее поднимался пар. Она робко улыбнулась, а Хавьер был совершенно растерян из-за того, что стал свидетелем откровенной демонстрации сексуальности.
Мерседес всю прошлую неделю постоянно думала об этом гитаристе, и ей казалось совершенно естественным, что он сюда вернулся и сел на низкий стул, чтобы настроить свою гитару. Как будто никто из них за эти семь дней так и не покидал эту комнату.
Они обменялись парой слов приветствия, Мария Родригес заняла свое место в углу комнаты, готовая слушать и смотреть.
— Что мне сыграть? — спросил Хавьер.
— Сигирийю[54], — решительно заявила она.
Хавьер склонился над гитарой и улыбнулся себе под нос.
Мерседес с первых аккордов подхватила ритм и начала танцевать.
Она время от времени поглядывала на Хавьера, и каждый раз он был полностью поглощен игрой, а когда поднимал на нее глаза, Мерседес казалась ему очень далекой. Они не замечали взаимного интереса друг к другу.
В очередной раз подняв на танцовщицу глаза, Хавьер увидел, что ее движения стали четкими, а чувство ритма — безошибочным. Ее zapateado, перекаты с носка на каблук были такими же отточенными, как и ранее, но на этот раз появилось в ее танце что-то еще. Она казалась более скованной, застенчивой, и ее улыбка тоже. Посмотрев в сторону Марии, Хавьер заметил, что старуха исчезла из комнаты. Он перестал играть, отсутствие дуэньи подвигло его на решительные действия.
— Иди сюда, садись, — мягко пригласил он, указывая на соседний стул.
Мерседес удивили внезапный перерыв в игре и тон Хавьера. Они никогда еще не сидели так близко. Она ни минуты не колебалась. Даже если она не всегда делала то, что ей велят, Мерседес все же привыкла подчиняться старшим.
Как только она села, он взял ее за руку. Ее кисть затрепетала в его ладони. Хавьер внезапно понял, что ему нечего сказать, что лишь из-за желания подержать ее за руку он прервал ее танец.
— Мерше, ты так красиво танцуешь…
Это было единственное, что пришло ему на ум.
Он крепко сжал руку Мерседес, а потом, в одно мгновение, которое показалось сумасбродством даже ему, поднес ее к губам и поцеловал в раскрытую ладонь. Хавьер познал десятки женщин, но этот жест был преисполнен удивительной интимности.
Мерседес инстинктивно протянула ему вторую руку, и Хавьер сжал обе в своих ладонях. Так они сидели секунду, их глаза впервые встретились. Слова оказались лишними.
Когда Мария вошла в комнату, Мерседес вскочила с места. Хавьер опять заиграл на гитаре, и еще целый час они существовали параллельно. Несмотря на цыганскую кровь, Хавьер отлично знал границу дозволенного.
На следующей неделе должно было состояться их первое выступление, а между тем в жизни Мерседес намечалось важное событие.
За три дня до их новой встречи с Хавьером ей исполнялось шестнадцать. Вся семья праздновала эту дату, и Мерседес получила долгожданный подарок: в тот день за завтраком на столике в кафе ее ждал объемный мягкий пакет.
Она разорвала обертку, и на столе развернулось удивительное платье танцовщицы фламенко. Оно было классического покроя, с черными точками на красном фоне — именно то, о чем она мечтала. Мерседес приложила его к себе и закружилась. Секундой позже, когда она остановилась, оборки, казалось, стали жить своей жизнью и продолжали раскачиваться из стороны в сторону, вверх-вниз.
— Спасибо, спасибо! — воскликнула она, обнимая маму и отца.
Было приятно видеть восторг дочери, но Конча про себя сокрушалась, что дочь так любит танцы. Она заметила, что Мерседес стала проводить у Марии Родригес еще больше времени, чем обычно.
Перед первым выступлением Мерседес и Хавьер должны были встретиться в доме у Марии. Он находился в паре шагов от cueva, где уже собиралась толпа. Большинство привлекла сюда репутация гитариста, но кое-кого заинтересовал дуэт великого человека из Малаги и местной девушки.
Когда приехал Хавьер, Мерседес вышла из задней комнаты Марии, где переодевалась.
Платье сидело на ней идеально, подчеркивая грудь и бедра. Это была сногсшибательная метаморфоза, и Мерседес полностью осознавала, какое впечатление она произвела на Хавьера, когда вошла в комнату вся в алом. Ее щеки горели от возбуждения.
— Ты выглядишь… великолепно, — произнес он.
Она подошла ближе, исполненная решимости, в предвкушении их выступления.
Без всяких колебаний он протянул руку и погладил ее по волосам, и когда она сделала еще один шаг навстречу, то почувствовала, как его пальцы гладят ее подбородок. Инстинктивно она подняла голову вверх.
