— Ладно, если ты, Пабло, будешь ее сопровождать, думаю, мне придется смириться с этими танцами.

Через некоторое время из своей комнаты спустилась Мерседес. Девушка была бледной, она понимала, что сегодня решается ее будущее.

Родители находились в баре.

— Мы сегодня встречались с Хавьером, — сказал Пабло, сообщая уже известную ей новость. — Он нам понравился.

— А могу я с ним танцевать? — нетерпеливо спросила она. Это было единственное, что ее интересовало.

Мерседес запрыгала от радости, когда услышала решение родителей.

Через неделю она уже паковала сумку, в которую с трудом поместилось ее новое накрахмаленное платье. Она купила его на деньги Антонио.

— Думаю, тебе нужно еще одно, — произнес он, целуя ее в лоб.

Мерседес с отцом поехали на автобусе в Малагу. Они должны были отсутствовать три дня. Мерседес еще никогда не ездила так далеко, еще никогда так надолго не оставалась наедине с отцом, еще никогда не танцевала в чужом городе. И даже если бы не перспектива снова увидеть Хавьера, все в этом путешествии в суетливую, но веселую Малагу было для нее приключением. Они сняли комнату неподалеку от дома, где жил Хавьер. В первое же утро он пришел за ними, чтобы забрать на репетицию, которая состоялась в задней комнате кафе, где вечером они должны были выступать.

Пабло поразили успехи дочери в танце. Он сидел, загипнотизированный, пока они прогоняли репертуар: танго, фанданго[55], алегриа и солеа. Это была абсолютно другая Мерседес, не та, которую он видел танцующей на праздниках еще несколько месяцев назад. Маленькая девочка стала молодой женщиной.

Они находились на сцене, которую возвели внутри кафе. Публика была настроена дружелюбно. Хавьера они знали, как знали его отца Рауля, который играл в начале вечера.

Мерседес нервничала намного больше, чем в Гранаде.

Вокруг все было таким чужим, она была уверена, что не понравится публике, но выступления продолжались, как продолжались и репетиции. Люди высоко оценили ее грацию и энергию, изящество жестов, любовь, страх и ярость, которые она выражала в танце.

Никто не мог удержаться от улыбки, хотя это совершенно не шло к настроению большинства напевов и танцев. Публика не могла скрыть радость. Мерседес ощутила эйфорию, а когда заметила гордость на отцовском лице, тоже не побоялась показать свои чувства.

В конце вечера фотограф захотел сделать несколько снимков, всех вместе и каждого по отдельности. На следующее утро, когда Хавьер пришел за Мерседес, он принес с собой пачку фотографий.

— Можешь показать их маме, — сказал он. — Ты на них такая красивая!

— А где твоя? — запротестовала она. — Я хочу твою фотографию.

— Уверен, она не понравится твоей маме! — поддразнил он.

— Это не для мамы, — отрезала Мерседес.

— Я дам тебе фотографию, а взамен хочу получить твою.

На каждом снимке они широко улыбались.

Следующее выступление было намечено в кинотеатре Малаги. Тут было намного больше места, чем в кафе, и сцена повыше. Пока Мерседес ждала за плотными красными кулисами, ее охватила настоящая тревога.

Хавьер нежно коснулся ее руки и поднес ее к губам.

— Все пройдет отлично, милая, все пройдет отлично. Не переживай. Они тебя полюбят.

Его заботливое участие придало ей мужества. Не прошло и минуты выступления на сцене, как она услышала негромкое «оле» и поняла, что публика поглощена ее танцем. В нем не было и намека на наигранные эмоции. Она просто мысленно представила, как страдала от разлуки с Хавьером, и страсть, так необходимая в танце, поглотила ее.

Это было еще одно удивительное выступление. Местные газеты назвали его триумфальным, а фотографии Хавьера и Мерседес появились на первых страницах.

Пабло уговорили поехать с дочерью на будущие выступления, слава Мерседес все росла, равно как усиливалась и ее привязанность к гитаристу. Их чувства были взаимны, они делили любовь, как свет рампы на сцене. Когда они были не вместе, оба считали дни до следующей встречи.

Эмилио попытался скрыть свою неприязнь. Теперь он уже реже играл на гитаре дома, поскольку ему не хватало одобрения сестры. Если он не работал в баре, то старался не показываться в «Бочке», особенно когда дома был Игнасио.

Его любимым местечком стало кафе «Тополиная роща» на Плаза Кампильо, где частенько собирались художники, писатели и музыканты. Даже не решаясь приблизиться к их столикам, Эмилио и его приятель Алехандро сидели где-то на периферии кружка Лорки, литературного сообщества, известного как «El Rinconcillo»[56] и названного так потому, что они постоянно занимали столик в этом углу.

Лорка часто приезжал в Гранаду. Он старался проводить как можно больше времени со своей семьей в городских предместьях, а его приезд считался довольно важным событием, поскольку о нем писали местные газеты. Лорка, влекомый мукой и загадкой андалусской культуры, считал фламенко воплощением всего, что символизирует собой Андалусия. У него были друзья среди танцоров фламенко и приятели-gitanos — гитаристы, которые научили его цыганской манере игры на гитаре. Лорка считал Гранаду своим домом, а образ жизни здешних людей вдохновлял его на написание книг.

Восхищение Эмилио великим Лоркой граничило с благоговением. Он был счастлив находиться в его тени, а когда временами Лорка посылал Эмилио ослепительную улыбку, парень чувствовал, что его сердце вот-вот готово выскочить из груди. Ему нравилось все, что делал Лорка, начиная от поэзии и пьес и заканчивая музыкой и рисунками. Но больше всего он восхищался его открытостью в сексуальных пристрастиях.

«Может, когда-то и у меня хватит смелости», — подумал он про себя.

Игнасио пользовался привязанностью брата к кафе «Тополиная роща», чтобы дразнить его. Долгими зимними месяцами, когда Игнасио не нужно было выезжать на корриду в другие города, он целыми вечерами пил со своими приятелями-бандерильеро и возвращался домой пьяный и агрессивно настроенный. Поскольку подобным молодчикам зимой нечем было заняться, они вели праздный образ жизни. Как и несколько других матадоров, Игнасио ждал лишь своего следующего выхода на арену.

Эмилио морщился, когда слышал характерный хлопок двери через несколько часов после того, как «Бочку» закрывали. Если раздавалось еще и насвистывание, это было плохим знаком. Таким способом брат изображал беззаботность, прежде чем напакостить, а по его настроению сразу становилось понятно, что просто так он спать не ляжет.

— Как сегодня дела у El Maricon[57]? — спрашивал Игнасио, употребляя бранное слово по отношению к Лорке. Этот каверзный вопрос подразумевал, что и брат его тоже гомосексуалист. Игнасио знал, что Эмилио не станет отвечать.

Из-за этих насмешек над Эмилио Антонио еще больше ненавидел Игнасио.

— Почему ты просто не оставишь его в покое? — кричал Антонио. И злился он не только из-за брата. Ненависть Игнасио к гомосексуалистам была лишь частью общей нетерпимости, характерной для большинства правых, которые проявляли скудоумие и чисто «мужской» подход.

Страну продолжало лихорадить, и Антонио был рад, когда услышал разговоры о левосторонней коалиции. Страшные события в Астурии полтора года назад заставили левых задуматься над тем, что им просто необходимо политическое единство, если они хотят вернуть власть в свои руки. Они решили начать все сначала и поставить главным пунктом своей программы социальное равенство, чтобы достучаться до простого избирателя. В семье Рамирес несколько месяцев отношения были натянутыми, и не только из-за личных конфликтов между братьями, но из-за их политических разногласий.

Выборы состоялись в феврале 1936 года, по всей стране победу одержали социалисты. В Гранаде все было не настолько просто. Выборы выиграли правые, но, поскольку последовали обвинения в запугивании и нарушении закона, результаты были аннулированы. Между правыми силами и членами профсоюза произошли столкновения, противостояние между партиями усилилось. В Гранаде были разрушены церкви, издательства газет, сожжены театры. Глядя на реакцию Игнасио, каждый бы подумал, что это сам Эмилио поднес спичку.