Долгое время Соне нравилось, что ее балуют, холят и лелеют. Ей нравилось, что Джеймс открывает перед ней двери, возвращается домой после командировок из Рима с атласным бельем в обитых шелком коробках, из Парижа — с коробочками духов, запакованными подобно матрешкам в другие коробочки, с ворохом шарфиков от «Шанель» и «Гермес», которые были ей совсем ни к чему. Привычку одевать жену и выбирать ей духи он унаследовал от отца. Сонины свекор со свекровью, Ричард и Диана, были вместе уже пятьдесят лет — значит, решил для себя Джеймс, именно такой подход ценят женщины.

И Соня, и Джеймс были поглощены карьерой. Соня перешла в более молодую растущую компанию. Эта компания, поменьше ее прежней, занималась рекламой частных производственных фирм, а не государственных предприятий. Она решила, что в ее личной жизни хватает банкиров и адвокатов. Соня не возражала против того, что Джеймс не стал менять свой рабочий график. В любое время дня и ночи мог раздаться телефонный звонок, возникала необходимость провести международное телефонное совещание между Лондоном, Токио и Нью-Йорком. Такова плата за пост банкира. Соня это прекрасно понимала и не возмущалась тем, что несколько раз в неделю муж обедал с клиентами. По вечерам, когда он бывал дома, у него оставались силы только на чтение «Инвестор крониклз» или на то, чтобы бессмысленно уставиться в телевизор. Единственным исключением были нечастые походы в кинотеатры и регулярные приемы, которые Джеймс и Соня давали сами и посещали.

Внешне все выглядело гладко. У них было все: хорошая работа, большой дом в Уондзуорте, стоимость которого лишь неуклонно возрастала, — достаточно места, чтобы создавать семью. Они производили впечатление дружной крепкой пары, чему способствовали и дом, в котором они жили, и улица, на которой стоял этот дом. И было очевидно, что следующей ступенькой в их жизни должно стать рождение ребенка. Но что-то удерживало Соню от материнства — к явному неудовольствию Джеймса. Она стала придумывать отговорки, как для себя, так и для него. Чаще всего она объясняла все тем, что сейчас не совсем подходящий момент бросать работу. Признаться же в истинных причинах, даже самой себе, было ох как нелегко.

Соня уже точно не помнила, когда склонность Джеймса к спиртному стала по-настоящему ее тревожить. Трудно выделить какой-то момент, какой-то определенный бокал вина, назвать какой-то бар или вспомнить вечер, когда Джеймс вернулся домой и Соня почувствовала, что он перебрал. Вероятно, это произошло во время одного из многих деловых ужинов, а может быть, на вечеринке, даже на той, что они устраивали на прошлой неделе, когда большой обеденный стол красного дерева был сервирован лучшим фарфором и хрустальными бокалами — подарками к их сказочной свадьбе, состоявшейся пять лет назад.

Соня вспоминала, как гости потягивали шампанское в уютной полутьме их голубой гостиной. Неспешные беседы текли по предсказуемому руслу. Мужчины были как один в костюмах, да и женщины следовали строгой общепринятой манере одеваться: легкие юбки, туфли на низком каблуке и костюмы, которые когда-то назвали «двойкой». В моде были также кулоны с бриллиантами в комплекте с несколькими тонкими позвякивающими браслетами. Такова была повседневная мода их поколения — женственная, слегка игривая, но далекая от фривольности.

Соня вспомнила, как текла обычная беседа: говорили о том, в каком возрасте отдавать детей в ясли, хвастались стоимостью недвижимости, обсуждали открытие нового экзотического ресторана «На лужке», тут же вспомнили об ужасной аварии на соседней улице, потом, чтобы как-то разрядить атмосферу, стали пересказывать топорные шутки, прочитанные в Интернете. Она вспомнила, как ей хотелось завыть от этих идущих по накатанной колее разговоров среднего класса, от этих людей, с которыми у нее не было ничего общего.

Тем вечером Джеймс, как обычно, захотел похвастаться своей внушительной коллекцией марочного красного вина, и присутствующие мужчины, уставшие после тяжелой рабочей недели, с удовольствием распили несколько бутылочек бургундского урожая 1978 года, хотя уже после второго бокала они стали ловить на себе обеспокоенные взгляды своих жен — те поняли, что теперь им придется вести машины.

В полночь подали сигары.

— Угощайтесь, — уговаривал Джеймс, передавая по кругу ящик с настоящими гаванскими сигарами, — гарантировано, что их скручивали девственницы между своими бедрами!

И хотя мужчины уже тысячу раз слышали эту присказку, все захохотали.

Джеймсу, консервативному сорокашестилетнему банкиру, подобный вечер казался идеальным: чинным, респектабельным, таким, какой понравился бы его родителям. По правде говоря, он совсем не отличался от тех приемов, которые устраивали мистер и миссис Камерон-старшие. Джеймс однажды признался Соне, что помнит, как сидел на лестничной площадке и смотрел сквозь прутья перил, пытаясь уловить обрывки беседы и взрывы смеха, которые доносились из гостиной, когда дверь ненадолго приоткрывалась. Он наблюдал, как мать снует из столовой на кухню и обратно, подавая на стол супницы или сотейники с плотно заставленной тележки. В детстве его бдение на лестнице заканчивалось задолго до того, как гости расходились, но ощущение праздника навсегда осталось в его памяти. Соня иногда задавалась вопросами: неужели родители мужа ругались из-за горы грязных тарелок после приема и часто ли его мать в два часа ночи без сил валилась на кровать рядом с храпящим мужем?

На прошлой неделе их гости стали расходиться далеко за полночь. К удивлению Сони, Джеймс, увидев приводящие в уныние последствия приема, вдруг агрессивно заявил, что будет сам решать, когда и кого из своих коллег с их визгливыми женами приглашать к ним в дом. Соню тоже не вдохновляла мысль о том, что придется мыть бокалы, настолько хрупкие, что их нельзя положить в посудомоечную машину, убирать пепельницы, полные тлеющих окурков, очищать супницы от остатков супа, которые намертво прилипли к стенкам, выводить пятна вина на скатерти и отстирывать белые льняные салфетки от четких следов губной помады. Кто-то пролил на ковер кофе, а на бледной обивке кресла виднелся след от пролитого вина.

— Какой толк от уборщицы, если нам самим приходится мыть посуду? — взорвался Джеймс, пытаясь отдраить особенно упрямую сковороду, и швырнул ее в раковину. Вода хлынула через край. Гости знали свою норму спиртного, Джеймс — нет.

— Уборщица не работает по выходным, — ответила Соня, подтирая большую лужу грязной воды, образовавшуюся у ног Джеймса. — И ты об этом прекрасно знаешь!

Джеймс и впрямь отлично знал, что уборщица не приходит по пятницам, но он каждый раз задавал один и тот же вопрос, когда оказывался у раковины один на один с горой грязной посуды.

— Чертовы приемы! — ругался он, внося на кухню третий по счету поднос, заставленный бокалами. — Зачем мы только их устраиваем?

— Потому что тебе нравится приглашать гостей, — тихо ответила Соня.

— Послушай, больше никаких приемов! Теперь мы сами будем ходить в гости.

Соня знала, что лучше не развивать эту тему, куда благоразумнее промолчать.

К часу ночи тарелки были сложены в посудомоечной машине в идеальном порядке, справа налево, как рота солдат. Соня с Джеймсом, как обычно, поспорили о том, стоит ли ополаскивать тарелки до того, как ставить их в машину. Выиграл Джеймс. Красивый вустерширский сервиз уже поблескивал в жужжащей машине. Сковородки тоже были вымыты — больше Соне с Джеймсом нечего было сказать друг другу.

Когда она ложилась спать в Гранаде, все было по-другому: ей нравилось лежать на узкой кровати наедине с собственными мыслями. Было в этом что-то умиротворяющее. Немногие доносившиеся до ее слуха звуки внушали ей чувство покоя и уверенности: гудела внизу на улице мусороуборочная машина, чей-то приглушенный разговор усиливался акустикой узкой улочки, а в комнате едва слышно посапывала ее закадычная подруга.

Несмотря на пробивающийся свет уличного фонаря и едва заметное зарево на небе — вот-вот начнет светать, — сознание Сони угасло, будто задули свечку. Она уснула.