Вскоре возникла ужасная проблема с поставками на линию фронта. Республиканцам не хватало не только снарядов, но и воды, и еды.

— У нас есть выбор: либо пить эту противную жижу, от которой можно подхватить брюшной тиф, либо умереть от жажды, — сказал Франсиско, прижимая к себе разбитую эмалированную кружку. Ситуация с водой стала критической. Он отхлебнул коньяка из фляжки, больше всего желая обменять коньяк на большой глоток чистой воды. — Знаешь, вверху по течению лежат тела мертвых животных.

Некоторые мужчины, услышав это, вылили свою воду на землю и теперь смотрели, как влага исчезает в ней. Они понимали, что Франсиско прав, так как вчера от брюшного тифа умер один из их товарищей.

Бомбардировки усилились, и выжить на этом открытом пространстве стало лишь делом счастливого случая. Когда падала бомба, сухая земля взлетала в небеса. Огромные облака каменной пыли опускались на головы солдат, рассыпались мелкими брызгами прямо на лице, заполняли уши. Не имели значения ни умение обращаться с винтовкой, ни точность в метании гранат. Ни храбрость, ни трусость не увеличивали шансы на выживание.

— Знаешь, кто мы? — спросил Франсиско однажды ночью, когда наступила тишина и они смогли разговаривать. — Учебные цели для немецких самолетов.

— Вероятно, ты прав, — пробормотал Антонио. Обычно позитивно настроенный, он сейчас все сильнее падал духом.

Создавалось впечатление, что лидеры республиканцев не могут договориться друг с другом об основных направлениях наступления и совершенно не знают истинного положения вещей. Изначально твердая и хорошо продуманная стратегия превратилась в пыль и хаос.

Несмотря на многочисленные потери в рядах пехоты Франко, националисты не прекращали наносить удары по аэродромам республиканцев, чем значительно ослабили их воздушную мощь. Теперь республиканцы не сражались за новые территории, а пытались удержаться на позициях, завоеванных в начале кампании.

В последнюю неделю июля температура воздуха все не падала, превосходство националистов в воздухе стало решающим фактором, многие республиканцы попытались спастись бегством. Некоторых дезертиров подстрелили собственные товарищи. Наконец перестрелка утихла. Патронов не осталось, а пейзаж «украшали» сгоревшие танки.

Складывалось впечатление, что из-за несогласованности, плохого командования, неразберихи на местности, перебоев с поставками и превосходства националистов в воздухе первоначальные победы республиканцев в итоге мало что изменили. Эти сражения не принесли никакой твердой уверенности, неразбериха войны позволяла обеим сторонам думать, что победа осталась за ними. Лидеры левых называли операцию при Брунете «образцом военной хитрости», но всего лишь пятьдесят квадратных километров было захвачено ценой двадцати тысяч жизней, и столько же было ранено.

— Значит, вот она, победа! — воскликнул Франсиско, топая ногой. — Значит, так чувствуют себя победители.

Эти горькие слова отражали досаду его товарищей и злость на бессмысленные потери в этом сражении.

Где же сейчас Пасионария, которая могла бы поднять их боевой дух и напомнить, что они не должны сдаваться? Коммунисты повсюду кричали, что это настоящий триумф, и солдаты знали, что скоро снова в бой, но сейчас они радовались тому, что возвращаются в Мадрид, чтобы немного передохнуть. Позже будут и другие сражения.

Несколько месяцев Антонио и Франсиско провели в столице, где продолжалась размеренная жизнь, которая могла рухнуть в одно мгновение. Даже когда они наслаждались прохладительными напитками в разгар летнего дня, сирены воздушной тревоги то и дело заставляли их прятаться в укрытие, не давая забыть, что над городом постоянно висит скрытая угроза. Мыслями Антонио часто возвращался к Гранаде: интересно, как живется там, где правят фашисты? Наверно, никто город не бомбит, но он сильно сомневался в том, что его любимая мать сидит на Плаза Нуэва и лакомится мороженым.

Осенью было предпринято новое наступление на Арагоне, но Антонио и Франсиско узнали, что их подразделения нет среди тех, кого посылают на фронт.

— Почему мы не едем? — стонал Франсиско. — Мы не можем отсиживаться здесь до конца жизни!

— Кто-то должен остаться, чтобы защищать Мадрид, — ответил Антонио. — А эта кампания похожа на абсолютный хаос. Почему ты хочешь стать пушечным мясом?

Антонио твердо верил в правое дело, но его раздражало то, что жизнями солдат рискуют впустую. Он не хотел ненужных жертв. Газеты, которые они читали в Мадриде, подробно сообщали о разногласиях в стане республиканцев, что лишь мешало их борьбе с фашистами. Коммунисты, готовые взять руководство операцией на себя, отобрали оружие у социалистов и членов профсоюзов. Стычки, вспыхнувшие в рядах самих коммунистов, были только во вред их делу.

Антонио никогда не понимал, почему его друг рвется в бой ради самого боя. Как он и ожидал, начали просачиваться слухи об огромных потерях в боях близ Арагоны.

Однако в декабре их подразделение отправили на фронт. В начале лютой (как все решили) зимы грузовик отвез Антонио и Франсиско в городок Теруэль, к западу от Мадрида. Теруэль находился в руках националистов, и республиканцы надеялись, что Франко перебросит свои войска от Мадрида, если начнется наступление на западном фронте. Существовала опасность, что Франко возобновит наступление на столицу, поэтому республиканцы видели: необходимо срочно что-то предпринять, чтобы отвлечь противника.

Атака на Теруэль застигла националистов врасплох, и какое-то время республиканцы пользовались преимуществом внезапности, захватив гарнизон. Из-за плохой погоды немецкие и итальянские самолеты первоначально не смогли принять участие в сражении, но даже без них у националистов было преимущество в вооружении и человеческих ресурсах. Они в полной мере воспользовались и тем и другим — Теруэль подвергся мощному артобстрелу.

Местность сама по себе была суровой: неплодородная равнина с голыми островерхими холмами. Антонио и Франсиско, расположившись в самом городе, чуть не умерли от холода. Они видели, как десятки их товарищей гибнут на этой пустоши. Они настолько привыкли к нечеловеческим условиям, что Антонио иногда задавался вопросом: может, они когда-нибудь вообще перестанут чувствовать боль? Франсиско лишь тогда не жаловался на войну и неадекватность республиканского командования, когда с головой погружался в опасность и смерть. Казалось, его не беспокоит даже отрывистый сухой кашель, и часто, находясь на линии огня, он чувствовал себя великолепно.

На Рождество на окраине города был разбит лагерь. Несколько дней шел снег, одежда солдат отсырела. Возможности просушить ее не было. В промокших сапогах, ставших вдвое тяжелее, идти стало просто невозможно.

Франсиско едва мог повернуться. Он держал в руках сигарету, но она упала на землю, когда он согнулся пополам, раздираемый приступом кашля.

— Слушай, может, посидишь немного или зайдешь внутрь? — предложил Антонио. Он обнял друга и повел во временное укрытие, которое использовалось для хранения медикаментов.

— Ничего страшного, — запротестовал Франсиско. — Просто грипп или простуда. Со мной все в порядке.

Он резко отбросил руку друга.

— Послушай, Франсиско, тебе нужно отдохнуть.

— Нет, не нужно, — быстро прошептал он; его горло сдавила мокрота.

Антонио посмотрел Франсиско в глаза и увидел, что в них стоят слезы. Может, они и слезились на ветру, но Антонио понимал, что состояние друга критическое. Вздувшаяся грудная клетка и усталость после двух недель бессонных ночей, проведенных в сырости, подорвали даже этого крепкого парня. Он бы стойко вынес боль или ранение, но эта болезнь подкосила его.

— Я должен быть сильным, — всхлипнул он в отчаянии. Признать собственную слабость, увидеть, что предел прочности его тела ограничивает его желания, было сложнее, чем побороть саму болезнь. Ему было так стыдно.

Антонио обнял Франсиско, тот повис у друга на плече. Даже через несколько слоев одежды Антонио чувствовал, как сильно его лихорадит. Франсиско весь горел.