– Ты что? – дернулась Женька. – Сень, не бойся.

– Да не боюсь я…

Когда Мишку ввели, Женька кинулась к нему и повисла на шее, а Сенька задержался, неловко топчась позади нее. Он чувствовал себя как-то странно из-за того, что Мишка входил в эту комнату без окон, а они с Женькой ждали его.

– Сенька, дай обниму тебя! Что стоишь, дурак, с постной миной? Ну, как мамка, как батя?

– Батя нормально, мать тебе посылку передала. – Сенька не стал говорить, что мать болеет все сильнее, а отец ходит по непривычной городской квартире, как привидение. – Миш, как сам-то?

Мишка отпустил обоих и повернул Женьку лицом к тусклой лампочке.

– Женек, ты хоть бы губы начала помадой подмазывать, а то ведь так замуж и не выйдешь.

– Да ну тебя, Мишк, тебе все шуточки. Не хочу я замуж. Как ты, расскажи…

Мишка перестал улыбаться и сел на стул.

– Как я? Да нормально, в общем-то. Конечно, как вспомню… Сны всякие снятся, и вообще… За что человека угробили? Какие мы с тобой дураки были, Сенька, только здесь я понял. Вот когда вспомнил все, тогда и понял. Как там Тюркины сейчас?

– Нормально, Миш, только почти не видимся. Мать собирается в Москву их отправить учиться.

– Понятно, что в Москву, куда ж еще. А Андрюха?

– Андрюха в Москве, его родители положили в какую-то больницу. У него вроде воспаление легких, но неопасное. Приедет, наверное, на следующий год.

– Слушай… – Мишка запнулся, но продолжил через секунду: – А Витька где?

Сенька помолчал, переглянулся с Женькой.

– Что в гляделки играете? Где он?

– Не знаем, Миш, – ответила Женька.

– Что, так и не объявлялся? Свалил в свою Болгарию, и с концами? Даже к вам не заходил?

– Нет, Миш, мы его не видели. И в Калиново он не приезжал после нашего отъезда.

Мишка сжал зубы и выругался:

– Сволочь, поэт хренов! Нас подбил, а сам в кусты!

– Почему поэт? – не поняла Женька.

– Потому что стихи хорошо читает, с выражением. Вот гнида! И ведь читал-то как, аж за сердце взяло.

– А про что стихи-то? – недоумевала Женька.

– Да что-то про то, как люди умирают из-за наркоманов. Одну строчку я запомнил: «Глаз не в силах увеличить шесть на девять тех, кто умер». А имя того мужика, который их придумал, забыл.

– Бродский.

– Чего?

– Бродский, – пояснил Сенька. – Слушай, Миш, о чем мы говорим, а?

– Про Витьку, мразь такую. Про стихи его долбаные.

– Нет, Миш, про что мы говорим? Про стихи какие-то… Чушь всякую… Как ты здесь, ты же ничего еще не сказал?!

Мишка помолчал.

– А я и не собираюсь говорить, Сень. Нормально. Люди живут, и я выживу. Мне как раз разговоры про вас всех куда нужнее, понимаешь? Потому что я вроде как с вами побывал, другого воздуха глотнул… – Мишка повысил голос. – Потому что мне думать нужно о том, как там Сашка с Колькой учиться будут и как вы вообще живете, а не о том, что я вот здесь, понимаешь, здесь, еще… столько лет буду!!!

– Басманов! – раздался голос от двери, и все трое вздрогнули.

– Я ничего, ничего, – пробормотал Мишка, словно в одну секунду ссутулившись. – Так что ты, Сенька, скажи, как ты поэта-то запомнил? Память у тебя вроде бы не больно хорошая.

– Знаешь, – Сенька слабо улыбнулся, – смешно. Я запомнил, потому что фамилия простая, от слова «брод». Ну, брод, понимаешь? Бродский – брод. Я так представил, будто мы раков ловим, а какой-то мужик стихи читает не пойми про что… Помнишь, как мы раков на Ветлинке ловили? Помнишь?

Сенька пытался поймать Мишкин взгляд, но тот сидел, опустив глаза в пол. Женька застыла рядом, ничего не говоря.

– Помнишь?

Мишка не отвечал.

– Ты помнишь?

Сенька отчаянно пытался получить подтверждение тому, что Мишка его слышит, и помнит, и что еще все будет – и раки, и Ветлинка… Брат молчал.

– Помнишь, Мишка?

Что-то застилало глаза, мешало видеть сгорбившуюся спину старшего брата. Сенька нагнулся к нему, обнял за плечи, хотел спросить еще раз, напомнить, как все было хорошо, даже когда батя уже заболел, и как они под дождем бегали, и как палатку устанавливали, и как вечером домой возвращались босиком, но вместо этого у него вырвался отчаянный всхлип:

– Мишка!!!

Он опустился на грязный пол, уткнулся в колени брату и зарыдал. Мишка попытался погладить его по голове, сказать, что все будет нормально, но губы дрожали, не слушались, и он никак не мог выговорить то, что нужно. Женька, молча стоявшая рядом, вдруг материнским жестом провела рукой по его щеке, и от ее жеста к горлу его подступило что-то, с чем невозможно было бороться. Мишка закрыл ладонью глаза, застонал, и через этот стон прорвался крик:

– Что мы наделали?! Сенька, что мы с тобой наделали?!

Обняв Сеньку, он прижался к его вздрагивающей спине и зарыдал. Женька стояла рядом и сухими глазами смотрела на обоих братьев. Слез у нее не было.