Глашка ничего не поняла про лошадиный глаз, но переспрашивать не стала, только молча кивнула. Мол, поняла.
А через некоторое время среди деревенских прошел слух, что Глашка чертовщиной какой-то начала заниматься. Сначала об этом заговорили мальчишки. Глашка делала все открыто и очень старательно, так что парни быстро поняли, в чем дело. Она всегда повторяла почти одно и то же: выставляла пальцы рогаткой, начинала что-то нашептывать, потом левой рукой что-то ломала за спиной или в кармане, так, что слышен был хруст, и пристально смотрела своими маленькими глазками не пойми какого цвета. А после непременно какая-нибудь пакость случалась: то руку ушибешь, то пальцы прищемишь, то в лужу упадешь на ровном месте… Через некоторое время то же начало случаться и с девчонками, только у них неприятности были иного рода: прыщ вскочит, живот прихватит не вовремя, глаза опухнут ни с того ни с сего. Все проходило быстро, но от Глашки начали шарахаться. Когда наконец новость про девчонкины чародейства дошла до взрослых, кто-то сунулся к Глашке поговорить, но та смотрела невинными глазами, вроде как совершенно не понимала, о чем речь, казалась попросту глупой, и на нее махнули рукой: выдумали детишки себе страшилку, да сами в нее и поверили. И что возьмешь с девчонки – тринадцать лет, ерунда просто. А Глашка продолжала ходить к Антонине.
Самое главное у нее получалось отлично – она могла во всех подробностях представить себе любого человека, которого видела один-два раза. Лицо вставало перед ней, как живое, Глашка отчетливо представляла себе, как человек говорит, как ходит, как смеется. Образ, мгновенно вызываемый ею из памяти, был настолько фотографичен, что она сама иной раз удивлялась: как ей удалось все так запомнить? И она могла делать с этим образом все, что хотела. В ее фантазиях обидчик сворачивался в клубок, как змея, шипел от боли, у него вытекал правый глаз и с хрустом, который она явственно слышала, ломались кости… Такие мысленные сценки приносили маленькой Глаше большое удовлетворение. Но, к ее огромному разочарованию, Антонина больше ничему ее не учила.
– Не будут тебя теперь обижать, – сказала она как-то в ответ на настойчивые просьбы Глашки. – А иное тебе знать и не надобно: ни к чему.
И так глянула черными глазами на Глашку, что та струхнула и больше с Антониной не заговаривала. А через некоторое время и вовсе перестала к ней ходить – все, что ей нужно было, девочка Глафира уже получила.
