— Не вини её, отец! — сказал Чарли Хейл. — Она ни в чем не виновата. Это все Питер. Ты только посмотри на него. Ведь он знает обо всем на свете. А как он говорит! То он сама простота, а в следующий момент на него находит такое красноречие, которому позавидует сам губернатор штата. Все мои неприятности из-за него. Он оставил меня с носом. И теперь я…

— Что? — торопливо переспросил отец. — Что ты теперь собираешься делать, Чарли?

— Поеду в поле пасти коров… и… выслеживать отбившихся от стада… потому что это все, чему ты меня научил… и…

Его голос сорвался, и послышался громкий стон, очень похожий на всхлип. В конце концов, Чарли был ещё очень молод. Он пришпорил коня и помчался прочь, летя по дороге стремительным галопом.

Отец молча глядел ему вслед, на поднимавшееся над землей облако пыли, удалявшееся в сторону ручья и дороги, проходившей по берегу. А затем покачал головой и испустил протяжный вздох. Он никогда не мог себе представить, что настанет день, когда собственный сын бросит ему в лицо упрек за те житейские знания, которыми он так щедро делился с ним, и которые должны были бы заменить ему годы зубрежки в колледже. Но отец понимал и то, что сейчас сердце Чарли разрывалось от обиды, горя и стыда. И что Чарли будет делать сейчас — неужто так и смирится с поражением, поедет на пастбище и постарается поскорее позабыть обиду? Энди Хейл очень сомневался в том, что такое возможно!

Питер был в кузнице. Не будет преувеличением сказать, что он проводил здесь больше времени, чем в любой другой части быстро и с успехом восстанавливаемого им ранчо. Ему всегда нравилось работать с инструментами. Когда-то в далеком детстве, прошедшем на ранчо, он мог часами напролет стучать молотком, пробуя сколотить что-либо из досок, или же подолгу наблюдать за тем, как работает кузнец, живший тогда в Самнертауне, каждый раз подмечая для себя что-то новое и время от времени задавая толковые вопросы, если что-нибудь было непонятно. Кроме того, он всегда был не прочь поэкспериментировать.

Затем он уехал учиться в престижную школу Хантли, где была организована хорошо оборудованная мастерская, ибо директор школы был глубоко убежден, что каждый мальчик с детства должен овладеть хотя бы одним ремеслом! Эти занятия Питер посещал с особым удовольствием. И если на школьной спортивной площадке ему сопутствовали лишь какие-то мгновения счастья, то здесь он проводил многие часы, радуясь возможности поработать на токарном станке и постоять за наковальней.

Теперь на ранчо все было устроено с учетом особенностей его не совсем обычного состояния. Так, в кузнице он мог удобно устроиться на вращающемся высоком стуле, стоявшем между горном и печью, рядом с которой находилась рукоять мехов, все необходимые инструменты были разложены на расстоянии вытянутой руки, а кадка с водой была расположена так, чтобы он мог бы погрузить в неё раскаленное железо, а затем снова достать его оттуда длинными щипцами. В кузнице он чувствовал себя уютнее, чем в какой-либо иной части ранчо.

На следующий день после исторического визита Чарли и Рут МакНэр Питер сидел на своем высоком стуле, орудуя особым молотом, сделанным специально для него. Он удерживал его одной рукой, хотя этот инструмент весил никак не меньше двенадцати фунтов, а укороченная рукоятка была довольно толстой, как раз по его ладони. Грубая сила в кузнечном деле является не самым важным условием, и те, кто видел Питера за работой были неизменно удивлены той легкостью, с которой он управлялся со своим внушительным с виду инструментом. Широкие плечи и длинные, сильные руки ещё не могут служить достаточным объяснением всему. Здесь от мастера требовалось нечто большее, то ритмичное изящество, с которым выполняется работа.

Питер был занят тем, что ковал огромный железный брус, который толщиной был, пожалуй, никак не меньше его запястья. Его разгоряченное лицо было перепачкано в саже. Каждый удар тяжелого молота отдавался звенящим эхом, вырываясь за стены маленькой кузницы, и разносясь широкими волнами над загоном, долетая до самой дороги, где проезжавшие мимо люди придерживали лошадей и говорили друг другу:

— Это Питер Хейл в своей кузнице. Больше некому. Вы только посмотрите, как он он сумел преобразить это ранчо.

Можете не сомневаться в том, что Питер, со своей стороны, предвидел многие из этих восторженных комплиментов. Да и как могло быть иначе? Здесь, на ранчо, царила атмосфера, соединявшая в себе воедино жалость, уважение и восторг, что ощущалось даже в гораздо большей степени, чем в университете, где он все-таки был известной личностью. И Питер, несмотря на присущую его характеру твердость и некоторую суровость, обладал достаточной чуткостью к подобным вещам и умел радоваться им.

В самый разгар работы он заметил, что слева от него произошло еле заметное изменение в освещении. Выпустив из рук молот и молниеносно выхватив «Кольт», он стремительно развернулся на вращающемся сидении, наставляя дуло своего пистолета на грузную тушу мистера Майка Джарвина как раз в тот момент, как тот распахнул маленькую боковую дверь в кузницу!

Кузница была сооружена с таким расчетом, что — когда помещение наполнялось дымом, который не уходил через дымоход или переднюю дверь — можно было открыть боковую дверь, что создавало сквозняк и дополнительную тягу. Теперь перед этой маленькой дверью стоял мистер Майк Джарвин, глядя на великана-калеку; увидев направленный на себя «Кольт», Джарвин торопливо сунул что-то в карман сюртука и поднял руки над головой.

— Вот ты, значит, где! — сказал Джарвин. — Похоже, к тебе уже и подойти нельзя, не оказавшись прежде на прицеле! Не дури, парень, а лучше скажи, чем я обязан такой встрече? К чему это все?

— Не дури, Джарвин, — в тон ему ответил Питер, — а лучше расскажи, какого черта ты подглядываешь за мной через дверь?

— Потому что, — быстро ответил Джарвин, — просто хотел увидеть тебя за работой, не отвлекая от дела.

— Вот как? — улыбнулся Питер.

— Да. По округе ходят легенды о том, как ты ловко умеешь стучать молотом. Слушай, сынок, может быть ты все же перестанешь наставлять на меня свою пушку, а?

— Подойди поближе, — сказал Питер.

— Ближе?

— Делай, что тебе сказано. Иди медленно, руки не опускай. Я никого не хочу убивать, но если вздумаешь дурить, то мне придется всадить тебе пулю в лоб. Имей это в виду, Джарвин!

— Боже мой, — охнул Джарвин, — так ты задумал убить меня!

— Ты и так слишком задержался на этом свете! — сказал Питер. — Тебя уже давным-давно следовало бы отправить к праотцам, Джарвин. Единственное, чего я никак не могу понять, так это, почему тебя ещё никто не пристрелил. Уверен, что многие ломают голову над тем же вопросом. Так что, полагаю, если я и прикончил бы тебя, то окружающие, и прежде всего шериф, были бы только бесконечно благодарны мне за это!

— Ну-ну, — сказал Майк Джарвин, неожиданно расплываясь в широкой ухмылке. — Полагаю, ты не слишком далек от истины. Но только охота тебе об меня руки марать?

Джарвин покорно подошел поближе, и в тот же момент Питер ловким движением сунул руку в боковой карман его сюртука, выхватывая оттуда миниатюрный пистолет и покачал им у него перед носом.

— Вот в этом ты весь, Джарвин. По-моему, это достаточное основание для того, чтобы вышибить тебе мозги. Эта игрушка была у тебя в руках, когда ты прятался за дверью, рассчитывая на то, что тебе удастся распахнуть дверь, нашпиговать меня свинцом и беспрепятственно смыться. Единственное, что я пока не могу понять, так это какого черта тебе понадобилось желать моей смерти!

— Ты ошибаешься, Питер, — возразил толстяк.

— Мы что так близко знакомы, что ты называешь меня по имени?

— Ну да, конечно, а ты можешь называть меня Майк.

— Да кто ты мне такой? Приятель, что ли?

— Я уверен, что мы сможем подружиться с тобой, Питер. Во всяком случае, я на это очень рассчитываю!