Тем временем старый Джарвин привычным движением поднес к губам горлышко уже известной черной бутылки, и затем протянул её Обмылку. Но Обмылок, стоя в повозке и изо всех сил натягивая вожжи, отказался от выпивки, что случилось с ним, пожалуй, в первые в жизни. Теперь наряд его состоял по большей части из рваных лохмотьев — все, что осталось от одежды. А до слуха Питера доносился его взволнованный голос, очень напоминающий раскаты далекого грома.

— И тогда я там все сокрушил! Я им такое устроил! Они расползлись по канавам и орали от страха, когда я на них налетел. Я дрался как десяток разъяренных рысей. Я ревел, как медведь! О, Майк, жаль, что ты не видел, как я расправился с теми слабаками.

В ответ же ему раздавался громоподобный рокот Майка Джарвина:

— Рад за тебя, парень. Так им и надо. Но только что это по сравнению с тем, что устроил им я? Всех оставил в дураках! Я бы и не стал больше играть. У меня собралось достаточно деньжат и после первого же захода — но этот кретин Хейл отобрал их у меня! Поэтому, Обмылок, я был вынужден снова засесть за игру. Это было так же элементарно, как отобрать конфету у ребенка. С той только разницей, что эти великовозрастные детки оказались все сплошь при усах и увешанными грозными «Кольтами». Я же вытрясал денежки из их карманов да так, что они же от этого получали удовольствие.

Провалиться мне на этом месте, если они не приняли меня за неудачника. Ведь до них так и не дошло, что суть моего якобы «везения» в том, чтобы проигрывать по мелочи и выигрывать по-крупному. Обмылок, у меня полно денег. Сорок тысяч наличными в бумажнике. А было бы и все сто, как пить дать — если бы не этот кретин Хейл…» — Он замолк на полуслове, чтобы в очередной раз отхлебнуть из бутылки, но затем, по-видимому, немедленно позабыв о своей обиде на Питера, затянул разухабистую песню.

Обмылок продолжал погонять лошадей, а Питер ехал, сидя в седле в пол оборота, не сводя глаз с извилистого участка дороги, оставшегося позади.

Теперь, когда пыльные городские улицы остались позади, им открывался свободный обзор окрестностей, залитых серебристым светом луны. Издалека город казался просто нагромождением теней и слишком маленьким для того, чтобы удержать в себе все те страсти, что кипели той ночью на его улицах.

Но тут стало заметно, как от большой темноты городка начали отделяться другие, маленькие тени, которые тут же поползли по дороге вслед за ними. Питер знал, что на самом деле представляли собой те ползущие темные точки. Это были охваченные яростью, изрыгающие самые страшные проклятья и неустанно шпорившие лошадей всадники, оседлавшие своих лучших коней и задавшиеся целью во что бы то ни стало догнать и схватить троих беглецов.

Какое же пятно позора ляжет на их город, если по всей округе разнесется весть о том, как трое проходимцев самым наглым образом обвели вокруг пальца его самых лучших и уважаемых граждан, а потом ещё сумели вызволить своего предводителя из рук огромной толпы и благополучно скрыться!

Чувствуя себя глубоко уязвленными, горожане продолжали неистово пришпоривать коней — это было делом чести для их города и его окрестностей. Кроме того, как подсчитать, скольким из них в тот вечер довелось испытать на себе силу увесистого кулака Обмылка или же проиграться в карты, глядя на то, как их денежки перекочевывают в карман горячо ненавидимого Джарвина? Причин для неудовольствия было больше, чем достаточно, и Питер заметил, что расстояние между их повозкой и горожанами быстро сокращается. Мустанги, обремененные упряжью и вынужденные тащить за собой тряскую, подскакивающую на ухабах повозку, никак не смогут соперничать в скорости с преследователями. Видя это, Питер пришпорил Лэрриби, подъезжая ближе к повозке.

— Джарвин, ты меня слышишь?

— Я слышу тебя, Пит, слышу, мой мальчик, — ответил Джарвин, — и ещё я пью за твое здоровье. После того, как ты отобрал у меня мои денежки, честно заработанные тяжким трудом за игрой в карты… я уж думал, что мы с тобой уже больше никогда не помиримся. Но, черт побери, Питер, ты можешь сразить человека наповал, а уже в следующий момент снова его возвысить… и выхватить из рук тысячной толпы! Мальчик мой, чего стоит только твой трюк с дикими лошадьми… здесь ты превзошел даже меня. Это было гениальнее даже самого удачного фокуса изо всех, которые мне когда-либо удавалось проделать за карточным столом, а уж я всю свою жизнь только и делал, что упражнялся с колодой.

— Джарвин, может быть ты все-таки заткнешься? Если думаешь, что все уже позади, то оглянись и посмотри на дорогу. Они гонятся за нами. Их там не меньше сотни. Сто разъяренных львов!

Толстяк ухватился рукой за край повозки перед сидением и встал, чтобы получить лучший обзор того, что творилось у него за спиной.

— И верно. — Джарвин вздрогнул и погрозил преследователям кулаком. — Ну ничего, скоро они познакомятся вот с этим моим дружком. Они уже давно на это напрашиваются, так что получат сполна!

— Ты думаешь от этого что-нибудь изменится? Скорее всего, тогда тебя просто вздернут несколькими секундами раньше, чем было задумано, только и всего. Взгляни туда снова и попробуй понять главное. Эти ребята летят слишком быстро. Мы не сумеем оторваться от них.

— Тогда пересядем на лошадей. Для чего же мы тогда взяли их с собой?

— У нас с тобой быстрые кони — а как же Обмылок на своей кляче?

— Черт возьми, Хейл, ты что, собираешься отправить меня на виселицу ради какого-то там черномазого? И убери от меня свои лапы, Обмылок, а не то я разнесу тебя в клочья!

В то время, как огромная рука Обмылка вцепилась Майку в горло, Джарвин ткнул стволом своего ужасного обреза в живот негру — и Обмылок медленно разжал пальцы и опустил руку.

— Нас трое, — сказал Питер. — Так что либо мы спасаемся все втроем, или же все вместе пропадаем. Третьего не дано. Понятно тебе, Джарвин?

Толстяк с отчаянием поглядел на Питера, а затем обернулся, смерив взглядом группу летевших по дороге теней. Они быстро приближались, начиная приобретать очертания. Теперь, когда они выехали на небольшой пригорок это было заметно, как никогда — бесконечная вереница конных силуэтов, вырисовывавшихся на фоне ночного неба.

— Ладно уж, — проворчал Джарвин. — Я остаюсь с вами, если вам так этого хочется. Но лишь одному Богу известно, что теперь с нами будет.

Лошадиные подковы глухо прогремели по узенькому мостику, и под ними сверкнула неподвижная водная гладь реки, посеребренная лунным светом.

— Остановись, Обмылок, — закричал Питер. — Останавливай, слышишь?

Обмылок покорно натянул вожжи.

— Пит, ты что с ума сошел? — завопил Джарвин.

Но Питер уже слезал с коня.

— Послушай меня, Обмылок, — зашептал Джарвин. — Он выжил из ума. Я его пристрелю. А потом мы с тобой… вдвоем… да на хороших лошадях… а?..

— Ты козел! — рассмеялся Обмылок ему в лицо. — Неужели ты и в самом деле думаешь, что мы с тобой — или даже вся эта толпа, что теперь гонится за нами — можем одолеть его?

Джарвин никогда не сомневался в том, что самовлюбленный Обмылок был живым воплощением всех известных грешному миру пороков. Но это заявление, казалось, стало неожиданной демонстрацией какого-то сверхъестественного уважения к приказам и мнению Питера Хейла. И как раз это-то никак не укладывалось в голове у Джарвина. Тяжело дышавшие мустанги остановились, и в наступившей тишине было слышно, как где-то вдалеке гудит земля под копытами коней приближающегося сборища разгневанных хищников.

— Вылезайте из повозки! — приказал голос Питера.

Джарвин неохотно поднялся со своего места — как если бы на него было направлено дуло пистолета — и повиновался. Обмылок был уже на земле, и Питер увлек их обратно к мосту.

— Он собирается сдать нас! — простонал Джарвин на ухо Обмылку. — Продержит здесь под прицелом своих пушек, а затем сдаст той шайке — лишь бы только сберечь свою собственную шкуру.