– Неправда.

– Разве? – Она улыбнулась, но ее лицо оставалось грустным, почти отрешенным. – Я знаю, что ты не стал бы делать мне предложения, если бы знал, что уже обещал другой женщине жениться на ней. Но я также знаю, что ты сделаешь все, чтобы посрамить своего отца. Включая женитьбу на мне.

Он медленно покачал головой.

– Ты все поняла неправильно, – сказал он, но внутри его уверенность постепенно таяла. Он не раз представлял себе – и с ликованием в душе – что отец просто позеленеет, когда узнает о его удачной женитьбе. И ему это понравилось. Понравилось, что в шахматной игре между ним и лордом Сент-Клером он наконец-то сделал убийственный ход.

Но разве поэтому он сделал Гиацинте предложение? Были сотни разных причин... Все было так сложно. Она ему нравилась. Разве это не важно? Ему даже понравилась ее семья. И Гиацинта любила его бабушку. Не может же он жениться на женщине, которая не сможет поладить с леди Данбери.

А потом... Он хотел ее. С такой силой, что просто задыхался от страсти.

Жениться на Гиацинте было разумно.

Вот оно, именно так надо все сформулировать. Надо, чтобы она его поняла. Она поймет, она же не дурочка. Это же Гиацинта!

Он должен все исправить.

– Если ты взглянешь на это разумно...

– Я и гляжу разумно, – прервала она его, прежде чем он успел закончить свою мысль. – Если бы я не была так чертовски разумна, я бы отказалась от твоего предложения. – Она стиснула зубы и сглотнула.

«Бог мой, она сейчас заплачет», – подумал Гарет.

– Еще два часа назад я знала, что делала. Я знала, что это означало и что это неизбежно. – У нее задрожала нижняя губа, и, отвернувшись, она добавила: – Я только не ждала, что пожалею об этом.

Его словно ударили. Он не хотел причинять ей боль. Он не был уверен, не переигрывает ли она, но он сделал ей больно, это он понял. Самое поразительное было то, что и ему было больно.

Они стояли друг против друга и молчали. Гарет хотел было что-то сказать – наверное, должен был что-то сказать, но не находил слов.

– Тебе знакомо такое чувство, будто ты пешка в чьих-то руках? – спросила Гиацинта.

– Да, – шепотом ответил он.

– Тогда ты поймешь, почему я прошу тебя уйти.

В нем шевельнулось что-то примитивное, первобытное, и ему захотелось схватить ее и заставить понять. Не важно как – своими словами или своим телом, просто заставить ее понять. Но было и что-то другое – чувство печали и одиночества. И он знал, что если останется и попытается заставить ее понять его, ему это не удастся.

И тогда он ее потеряет.

– Мы обсудим это позже, – кивнул Гарет. Она промолчала.

Он подошел к окну. Выходить таким образом было немного нелепо, но какая разница?

– А эта Мэри, – услышал он за спиной ее голос, – я уверена, что эту проблему, какой бы она ни была, можно решить. Если будет необходимо, моя семья заплатит ей.

Она пыталась взять под контроль свои чувства, заглушить боль тем, что будет думать о практической стороне дела. Гарету была знакома эта тактика, в прошлом он прибегал к ней бесчисленное множество раз.

Он обернулся.

– Она дочь герцога Роутена.

– О! Это меняет дело, но если это было давно...

– Очень давно.

– Эта помолвка явилась причиной вашего с отцом отчуждения?

– Ты что-то задаешь слишком много вопросов. Ты же потребовала, чтобы я ушел.

– Я собираюсь за тебя замуж, и в конце концов я научусь молчать.

– Я на это надеюсь. – С этими словами он перенес ногу через подоконник. Когда он приземлился, то посмотрел вверх в надежде увидеть ее в последний раз. Достаточным был даже ее силуэт или просто тень за занавеской.

Но в окне никого не было.

Время чая в доме номер пять. Гиацинта сидитв гостиной – одна со своей матерью, что всегда опасно, если тебе есть что скрывать.

– Мистера Сент-Клера нет в городе?

Гиацинта подняла взгляд с довольно неряшливого вышивания.

– Не думаю. А почему ты спрашиваешь?

– Он не заезжал к нам уже несколько дней. – Леди Бриджертон еле заметно поджала губы.

– По-моему, ему надо уладить дела с какой-то своей собственностью в Уилтшире. – Гиацинта постаралась говорить как можно небрежнее.

Это, конечно, была ложь. Гиацинта была почти уверена, что у него нет никакой собственности, ни в Уилтшире, ни где-либо еще. Если повезет, ее мать отвлечется на что-либо другое, прежде чем начнет расспрашивать о несуществующих поместьях Гарета.

– Понимаю, – пробормотала Вайолет. Гиацинта воткнула иголку в вышивание с несколько большей силой, чем это было необходимо, и посмотрела на свою работу с отвращением. Рукодельницей она была никудышной. У нее не хватало ни терпения, ни необходимого умения, но она всегда держала в гостиной пяльцы: никогда не знаешь, не потребуется ли приемлемого отвлечения от неприятного разговора.

В течение многих лет это срабатывало. Но сейчас, когда Гиацинта оставалась единственной незамужней дочерью семьи Бриджертонов, живущей дома, пятичасовой чай она всегда проводила в обществе матери. К сожалению, сегодня трюк с вышиванием не прошел.

– Возникли какие-то проблемы? – поинтересовалась Вайолет.

– Нет, конечно.

Гиацинта не хотела поднимать головы, но нежелание смотреть матери в глаза только вызвало бы у той подозрение, поэтому она подняла взгляд. Будь что будет! Если уж врать, то убедительно.

– Просто он занят, вот и все. Я даже восхищаюсь им! Ты же не хочешь, чтобы я вышла замуж за безответственного человека, не так ли, мама?

– Ну что ты! Все же это выглядит как-то странно. Вы так недавно помолвлены.

В любой другой день Гиацинта спросила бы у матери без обиняков:

– Если у тебя есть вопрос, задай его.

И мать обычно действительно спрашивала. Но сейчас Гиацинте очень не хотелось бы отвечать.

Прошло три дня с тех пор, как она узнала правду о Гарете. Как мелодраматически это звучит – «узнала правду». Будто она обнаружила какую-то ужасную тайну семьи Сент-Клеров.

Но тайны никакой не было. Ничего темного, ни опасного, ни мало-мальски смущающего. Обычная правда, которую она не видела, ослепленная любовью.

А то, что она влюбилась, было совершено очевидно. Она поняла это где-то в промежутке между тем, как она согласилась выйти за него замуж, и той ночью, когда они занимались любовью.

Но она его не знала. Она не могла сказать, что знает его по-настоящему как человека. Ведь она не понимает даже, какой у него на самом деле характер.

Он ее использовал. Вот что это было. Он использовал ее, чтобы выиграть нескончаемый бой с отцом.

И это было для Гиацинты самым болезненным.

Она повторяла себе, что все это глупости, что она придирается к мелочам. Разве не в счет, что она ему нравится, что он считает ее умной и забавной, а время от времени даже мудрой? Разве мало того, что он наверняка защитит ее честь, если потребуется, и, несмотря на свое немного запятнанное прошлое, будет хорошим и верным мужем? Так какое это имеет значение, почему он сделал ей предложение? Важно ведь, что сделал.

Все же это имело значение. Она чувствовала, что ее использовали, что сама по себе она для него не важна, будто она пешка в какой-то большой игре.

И самое худшее – она не понимала, что это была за игра.

– Ты так тяжело вздохнула.

Гиацинта в недоумении посмотрела на мать. Господи, сколько же времени она сидит вот так, уставившись в одну точку?

– Ты хочешь мне что-то рассказать? – спросила Вайолет.

Гиацинта покачала головой. Разве этим можно делиться с матерью?

– Подозреваю, – Вайолет, отпив глоток чая, – что у вас произошла первая ссора влюбленных.

Гиацинта изо всех сил старалась не покраснеть.

– И незачем смущаться и стыдиться.

– А я и не стыжусь!

Вайолет удивленно подняла брови, и Гиацинте захотелось дать себе пинка за то, что так легко попалась в ловушку матери.